Легенды нелегальной разведки. Из истории спецслужб - [167]

По-детски озорной взгляд дочери вырвал отца из мира воспоминаний и вернул к действительности со всеми ее плюсами и минусами, со всем тем, что она дает нам или отнимает у нас. Ведь именно этот полет во времени, благодаря которому у нас есть что вспомнить, и называется жизнь.

ПРОЗРЕНИЕ

Боль была не то чтобы сильной, а какой-то изматывающей. Казалось, она исходит отовсюду. Сказать, что болит точно, было нельзя. Сознание блуждало в пространстве, пытаясь зацепиться за что-то, но результатом этого блуждания становилось головокружение, как будто я находился на палубе корабля, танцующего на гребнях волн. Нестерпимым раздражителем был запах крови в перевязочной. Кругом раздавались голоса, происходило какое-то движение. Периодически меня касались чьи-то заботливые руки, кто-то обращался ко мне. Я поворачивал голову и, как в тумане, отвечал на вопросы, но мой голос звучал как из преисподней.

Очередной вопрос, я постарался ответить, но на середине фразы споткнулся.

— Слава богу, засыпает, — донесся до меня голос молодой женщины, и я провалился в никуда.

А когда проснулся, боль приутихла и теперь концентрировалась в нескольких местах. Вкус крови и запах перевязочной еще ощущались, но уже не раздражали, как раньше. Темнота, однако, не отступила.

Постепенно чувства стали анализировать окружающее. Так темно, потому что голова и глаза затянуты повязкой. Я поднял руку и дотронулся до нее. Повязка покрывала всю голову и верхнюю половину лица, мягкие валики фиксировали переносицу с двух сторон, какие-то тампоны не позволяли свободно дышать носом.

Я постарался вдохнуть и, как ни странно, ощутил приятную свежесть чистого, словно стерилизованного, прохладного воздуха. Это меня обрадовало.

— Спокойнее, пожалуйста. Не делайте резких движений, — услышал я женский голос.

Невидимая мне женщина прикоснулись к моим рукам и убрала их от повязки на лице.

— Вам сейчас нельзя трогать повязку. Это может повредить. Потерпите, пожалуйста. Вы меня хорошо слышите?

— Да, — глухо отозвался мой собственный голос.

Я опустил руки и постарался вспомнить все, что произошло со мной.

— Скажите, а сколько времени я здесь нахожусь?

— Третьи сутки. Вас доставили позавчера, сразу прооперировали и привезли сюда. — Женский голос звучал ровно и спокойно.

Слишком ровно и спокойно. Этот голос и непроницаемая повязка на лице были источником какой-то неведомой для меня опасности, смутной, пока непонятной тревоги.

— Это реанимация? — Во рту предательски пересохло.

— Это послеоперационное отделение интенсивной терапии. Только, пожалуйста, не волнуйтесь. Я уже вызвала врача, он сейчас придет и все вам подробно расскажет.

Я промолчал. Сочувственный тембр отчетливо говорил мне, что все обстоит просто отвратительно, — словом, полный. Ну да ладно, надо сосредоточиться и разложить в памяти все по порядку.

Я занял свое место в составе боевого расчета. Опытные бойцы выдвинулись на первый рубеж, а мы, группа юнцов неполных девятнадцати-двадцати лет, должны были обеспечивать тыловое прикрытие — так это называлось. А говоря попросту, смотреть, как старшие товарищи проводят спецоперацию. Нас поставили на самое безопасное расстояние и на самый безопасный участок, в составе третьего, если не четвертого рубежа. Панорама событий разворачивалась перед нами, словно генеральный прогон давно уже отрепетированной пьесы. Но вдруг мы почувствовали щемящую волну какого-то животного, пронзительного страха. Мы, желторотые, завертели головами, беспомощно глядя друг на друга и на нашего куратора, который, присев у машины, успел выкрикнуть:

— Прорыв! Все по местам! Огонь на поражение!

В следующую секунду он неестественно дернулся и рухнул на землю. Из рваной раны на шее фонтаном хлынула кровь. Рука, державшая пистолет-пулемет, разжалась, и оружие выпало.

Словно загипнотизированный, я повернул голову и увидел, как через пространство, где еще несколько секунд назад были три рубежа оцепления, в нашу сторону бежит группа людей. Не беспорядочная толпа, убегающая от смертельной опасности, а именно группа, разделенная на подгруппы по три-четыре человека, и эти подгруппы взаимодействовали между собой. Мне стало нестерпимо страшно.

Я ощутил себя слабым, маленьким и никчемным. Два года интенсивной подготовки мгновенно испарились. Над пятью перепуганными юнцами витала тень смерти, а реальность ее существования доказывали трупы, которые я стал различать. Странный хлопок заставил повернуть голову вправо, и сюрреалистическая картина разлетающейся от попадания разрывной пули головы красивой девушки, в которую тайно была влюблена добрая половина наших мальчишек, наполнила ужасом все мое существо.

Я отшатнулся и сел — это спасло мне жизнь: несколько пуль чирикнули по крыше машины в том месте, где я только что стоял. Справа и слева от меня ребята с остервенением опустошали магазины своих новеньких пистолетов-пулеметов. Я вскочил на ноги, и руки сами перещелкнули предохранитель на автоматический режим. Подняв ствол чуть выше капота, дал длинную очередь веером в сторону бегущих к нам людей. Вскоре оружие клацнуло и замолкло. Магазин был пуст. Одним движением я отсоединил его и быстро, как на тренировке, вогнал в паз новый. Мозг лихорадочно работал. Поток мыслей сопровождался неописуемой какофонией звуков. Вскоре из потока четко выделились две основные мысли-мелодии. Первая терзала мою душу страхом: «Ты не успеешь, у тебя мало патронов, ты трус, ты. ты.» Вторая заставляла действовать быстро и четко, как хлыст, направляя действия, многократно отработанные во время тренинга: «Действуй! Не медли! Стреляй точно! Собери весь боекомплект! Борись за жизнь!»