Легенды и сказы лесной стороны - [26]

И тут же, при глазах игуменьи, из мешка ручные мехи достал, наковаленку, молотки, зубильца да бродочки разные. В горушке-холмике горнецо из дюжины кирпичей сложил и за работу принялся. Первым делом указала Агапеюшка на оконце одной кельи решетку заново укрепить. Кует кузнец, молотком стучит, железо калит, зубилом рубит, стальным бродком дырки пробивает, горячими заклепками скрепляет. И непонятные мудреные штуковины подгоняет. А игуменья около сучится, не отходит, на окно кельи искоса поглядывает, как псина сторожевая. Вот приставил кузнец к окну келейному лесенку и начал новую решетку к дубовым косякам прилаживать. Прилаживает, молоточком реденько постукивает и странную песенку поет:

Левый — влево, правый — вправо,

И злодейка вниз пойдет!

А закрыть наоборот:

Левый — вправо, правый — влево,

Вверх злодейку потянуть

И под песенку замкнуть!

Слушает Олена, как кузнец у окна ее кельи стучит и песенку себе под нос гнусит. Слушает, а к окну подойти не смеет, гнева злыдни игуменьи опасается. Черный кузнец, прокопченный, и одежонка прожженная, стучит и песенку петь не перестает.

— Божье-то дело с молитвой вершат! — поучает игуменья.

— Да ведь и песенка-то моя на божий лад! Так, для души, чтобы грешные мысли в голову не шли! И снова молотком стучит и ту же песню поет. Потом неистово молотком по дубовым косякам стучал, кованые гвозди заколачивая, будто бы намертво решетку закрепляя. Вот, мол, гляди и слушай, карга, как стараемся живую душу в келье захоронить! После полуденной трапезы Агапеюшка указала кузнецу дубовую дверь на погребице железом крест-накрест оковать. А сама от кузнеца ни на шаг. Вот глядит послушница Олена в келейное оконце, пальчиками за решетку ухватившись, глядит, как насупротив чумазый кузнец дверь в погребицу железом околачивает и мудреный запор прилаживает. А песенка из ее головы никак не уходит:

Левый — влево, правый — вправо…

А закрыть — наоборот…

Странная, мудреная песенка. Что влево, что вправо? Кто злодейка? И не замечает пока, что пальчиками за неприметные железные головки-болтики держится. Ну, не беда, Олена, послушница подневольная, скоро догадаешься. Ох и слюбятся тебе эти холодные железинки! Вот слышится ей говор кузнеца с Агапеюшкой.

— Открывай погребицу, игуменья, надо с обеих сторон дверь оковать.

Нехотя достает мать Агапея из-под одеяния иноческого отмычку и вкладывает в скважину и с большой натугой поворачивает. Но не поддается запор рукам игуменьи. Под рукой кузнеца послушалась отмычка, щеколда глухо стукнула, и нехотя дверь отошла. Жалеет кузнец-молодец мать игуменью:

— С таким-то ключом-отмычкой да дурным запором не то что пальчики, ручки выломаешь, матушка! Позволь-ка мне над запором малость поколдовать — как святым духом будешь дверь открывать! Этой же отмычкой, но без натуги, легонечко!

Сладко было старой чернице, что такой статный молодец, хоть и чумазый, как последний цыган или кержак-углежог, ее пальчики и ручки жалеет. И позволила ему над запором поворожить, лишь бы от лихих людей да отбойных озорных келейниц надежно было.

Вот трудится кузнец, с обеих сторон двери железом обивает, запор подгоняет. И чует, как ему спину сквозняком из погреба прохватывает. Догадывается: «Сквозь дверь, в щели, этот ветерок не зря мне слышался. В погребах завсегда сыро да холодно, а сквознякам откуда тут быть?»

Спуститься бы в эту дыру-погребицу, узнать, откуда ветром дует, да игуменья около крутится. На помогу к ней еще две карги из трапезной выползли, глядят на молодца из-под клобуков, как змеи шипучие. И на келейное окно поглядывают. Это там молодая послушница, душой добрая, сердцем смелая, ликом и станом красивая и потому им ненавистная. Допоздна старался кузнец над дверью в погребицу и позвал игуменью попытать, как дверь открывается да закрывается. Ключ-отмычку подал в руки Агапеюшке:

— Ну-ка, матушка, попробуй, узнай, каково теперь открывается-закрывается.

Раз да другой замкнула да открыла игуменья погребную дверь дубовую и диву далась:

— Ох, господи, да как легко-то да просто стало супротив прежнего. И щеколды мягко, без стука падают!

— Вот и ладно, мать игуменья, теперь и ручки не натрудишь и пальчикам не больно. Ручки-то у тебя белые да мягкие, бывало, чай, и князья и бояре на них заглядывались, как медовухой гостей обносила. Такие ручки жалеть да беречь!

Ох и любо же, радостно от слов кузнеца Агапеюшке. И рукой, пропахшей ладаном, по щеке добренько его потрепала и за работу похвалила. Не догадывалась только ханжа старая, что дверь в погребицу теперь изнутри без отмычки запросто открывалась… Наложили на Олену епитимью-наказание строгое, монастырское за жизнь вольную, и сидеть ей в келье под замком затворницей, глядеть на мир сквозь окно зарешеченное. Во дворе сумерки, ушел за ворота чумазый кузнец, только песенка его диковинная не хочет из головы уходить, в ушах поет, выговаривает:

Левый — влево, правый — вправо,

И злодейка вниз пойдет!

А закрыть — наоборот…

Уж не об этих ли двух неприметных железных головках, что торчат из углов решетки, напевал этот кузнец, что словно отроду свою рожу не мыл? Левую головку влево повела. И правая вправо послушно отошла. На решетку чуть-чуть понажала и еле в руках ее удержала. Открылось окно келейное, хоть сейчас из кельи беги, хоть погоди. Вот и река родная видна, тускло блестит в сумерках, а в ней и месяц, и первые звезды дрожат-отражаются. Текла бы Волга-матушка под самой стеной, нырнула бы она, Олена, из окна келейного да в самую глубину реки, до камней осетриных, до стерляжьего игрища!