Легенды Арбата - [11]

— Никак нет, — по-военному четко отрекся Главный Архитектор. — Я русский, Михаил Андреевич. — И всем существом жаждая подтвердить этот факт, придал лицу уставное выражение: преданной и радостной придурковатости.

— Тогда вам не могла прийти в голову идея этого проекта, Михаил Васильевич, — ровным угасающим тоном инквизитора, начавшего пытку, констатировал Суслов.

Архитектор восстановил в памяти зарождение идеи и побелел. Рентгеновская проницательность руководства парализовала его волю. Но отступление было невозможно.

— Авторство мое... воплощение коллективное... — капнул каплю оскорбленности в бочку преданности Посохин.

— С коллективом мы еще разберемся, — мягко пообещал Суслов и стал думать.

— Кто из ваших родственников еврей? — спросил он.

— Жена... вторая... — упавшим голосом сказал архитектор.

— Вторая? — поднял бровь Суслов. — А всего их у вас сколько?

— Первая умерла... Она была русская.

— Я ее понимаю, — скорбно сказал Суслов, и это прозвучало так, что вторая жена уморила первую с целью занять ее место.

— Вот! — подытожил он.

— Я не понимаю... — прошептал архитектор.

— Подпал под влияние, — пояснил Суслов. — Вы любите вашу жену?

— Э-э-э... как все... — выбрал соглашательскую линию архитектор, вертясь в ожиданиях напасти.

— Как все не бывает, — ровно и безжизненно, как танк во сне, наезжал Суслов. — Некоторые от своих жен отрекались. И такое бывало.

Дело врачей-убийц и безродных космополитов гремело не так уж и давно. Архитектор подернулся бело-голубым камуфляжем на фоне своего макета.

— Посмотрите, — указал Суслов. — Эти здания — что они по форме напоминают?

— Книгу. Раскрытую книгу. Немного... возможно... напоминают... нам...

— Да. Именно. Я согласен с вами. А все вместе, взятые рядом, что они напоминают?

Молчание было знаком согласия, поддержки и восхищения любой трактовкой верховного идеолога. Проектировщики от преданности аж рыли ковер каблуками. Вы член Политбюро, Партия — вот наш ум, и честь, и совесть.

-Ну?

— Библиотеку? — неуверенно сказал главный архитектор.

— Стаю птиц... — предположил генеральный директор.

— Путь по предначертанной программе в светлое будущее, — продекламировал главный инженер, лучше коллег владевший новоязом.

Суслов устало прикрыл глаза тонкими складчатыми веками, как старый гриф, пообедавший старым индюком.

— Сколько — у вас — здесь — книг? — спросил он, не открывая глаз.

— Ну, пять... — сказали все, бессильно чуя подвох.

— Разъяснения нужны? — спросил Суслов.

— Э-э-э... мнэ-э... — извивались все.

— Как — называется — это!! — рассердился Суслов, обводя жестом макет.

— Калининский проспект?

— Вы ошибаетесь, товарищи. Коммунист и атеист Михаил Иванович Калинин не может иметь отношения к вашему творчеству. То, что вы здесь изобразили, называется «Пятикнижие».

Недоумение сложило мозги присутствующих в кукиш. Коммунисты и атеисты силились понять смысл загадочного прорицания верховного жреца.

— Что такое Пятикнижие? — допросил экзаменатор.

— Э-э-э... мнэ-э...

— Me! Бе! А по-русски!

— Пять томов «Капитала» Маркса? — просветлел главный архитектор.

— Пятикнижие — это священная книга сионизма, — ледяным тоном открыл Суслов, и авторы посинели от ужаса. — Пятикнижие — это учение об иудейской власти над миром. Пятикнижие — это символ буржуазного национализма, религиозности, идеализма, реакционности и мракобесия. Пятикнижие — это знак власти ортодоксальных раввинов над всеми народами земли.

Авторы втянулись внутрь себя, как черепахи. В их контурах засквозило что-то прозрачное. Они стремились слиться с окружающей средой, задрать лапки и притвориться дохлыми.

— Спасибо за облик Москвы, товарищи, — поблагодарил Суслов. В зал пустили газ «Циклон-Б», и потолок обрушился, прищемив когтистую лапу мировой закулисы.

Незадолго до этого журналу «Юность» приказали заменить шестиконечные типографские звездочки в тексте — на пятиконечные! за политическую халатность главному редактору отвесили пилюлей и строго предупредили с занесением в учетную карточку насчет идеологической диверсии.

— Я. Вспомнил. Товарищ. Суслов. — Покаянно выпадают слова из главархитектора.

— Фью-фью? — свистит ноздрей инквизитор.

Иногда ученик предает учителя, иногда учитель предает ученика, иногда кто кого опередит.

— Это... один из моих помощников... Он... я поручил некоторые детали... черты, так сказать. И он — вот! Предложил... именно пять!., а я... мы... Утеряли бдительность! Товарищ Суслов! Ваше гениальное видение обстановки!

— Фамилия? — удовлетворенно переспросил Суслов.

— Дубровский!

— Н-ну-с. Ладно. Давайте сюда вашего этого. Если можно, пусть там поторопится. А мы здесь подождем!

Можно! Можно, Михаил Андреевич! Поторопятся, не сомневайтесь!

И перепуганного молодого, архитектора-стоматолога в обнимку с его идеей, швыряют в машину и под сиреной мчат по Москве быстрей последней мысли.

— Ваши товарищи и коллеги утверждают, что автор идеи этого проекта — вы, — доброжелательно обращается к нему Суслов. И строй товарищей дружно кивает: «Он-он».

Охреневший от этой доставки в Политбюро самовывозом, молодой неверно истолковывает альтруизм коллег. Его озаряет, что сегодня в мире победила справедливость. И его талант будет вознагражден непосредственно здесь и сейчас. Его отметят, поощрят и выдвинут, не обходя больше.