Легендарный - [2]

Он почти не говорил — предпочитал смотреть. Наблюдать. Его лицо мало о чем могло рассказать, если только не брать в расчет несколько звезд, висевших у него на груди и погоны, указывавшие на высокое положение этого человека на планете. Его грубость оказалась оправдана — заключенные боялись его и боготворили. Его слово — закон. Его указы неукоснительно выполнялись в течение нескольких минут. Ничто на этой планете-тюрьме не делалось без его ведома и такой контроль приносил свои плоды — за годы эксплуатации тюрьмы не было зафиксировано ни одного побега.

— Ты видел бой?

— Да.

— Как тебе?

— Они дрались как животные.

— Рене мой лучший боец.

— Он чудовище.

— Тебе ли об этом говорить.

— Ты позвал меня ради этого?

Он отвернулся и спустя секунду каменное окно за его спиной распахнулось, открыв вид на пустыню, покрывавшуюся тьмой наступавшей ночи.

— Знаешь о чем я думаю каждый раз, когда смотрю на эту планету? — он не повернулся и продолжал говорить, стоя ко мне спиной, — о том, что и мы все подобны ей. Наша звезда зашла и тьма наполнила наши души. Мы стали зверьми, как те, кто сейчас ползает на четвереньках, собирая ошметки бедолаги на арене.

Потом он развернулся, прямо посмотрел на меня и сел на кресло, пододвинувшись к столу.

— У меня есть приказ. Мы должны узнать как все произошло?

— Ты и без меня прекрасно это знаешь.

Офицер слегка приподнялся и указал на записывающее устройство в дальнем углу. Оно было похоже на раскрытый чемодан и оказалось набито электронной начинкой.

— Это не просто личный разговор двух старых приятелей, а допрос.

— Тогда в чем проблема?

— В твоем упрямстве.

— Оно много раз меня выручало.

— Не сегодня, — коротко ответил офицер, — не в этот раз.

— Ты всерьез думаешь, что дела минувших дней как-то помогут вам всем?

— Прошло не так много времени с того самого боя.

— Там много погибло людей, — мне вспомнился четверг девяносто восьмого года, когда звено из стальных машин шло разомкнутым строем к позициям противника и попало в засаду.

— Как все произошло? — повторил вопрос офицер. — Мальбук… это же было там, верно?

— Там очень красивое солнце. Оно похоже на желток куриного яйца в подсолнечном масле.

— Не уходи от ответа.

— Я и не собираюсь.

В груди слегка защемило.

— Нас наняли за три недели до случившегося. Сложно сказать что мы чувствовали в тот момент, но земля на той планете редко когда замерзала и больше походила на черные топи, в которых машины тонули почти по «щиколотку», опасно погружаясь в эти зыбучие пески Мальбука. Наши двигатели перегревались почти каждые десять минут. Мы были вынуждены делать привал прямо на открытой местности, не ища каких-то укрытий и не заботясь о собственной безопасности.

— Почему?

— А что делать? Двигаться было нельзя. Охлаждающая жидкость кипела в емкостях, как будто подогретая на котле. Жара, тяжелый зыбучий грунт, грязь в отдельных районах, все это создавало неимоверную нагрузку на узлы, и реактор, работавший на пределе своих возможностей, мог взорваться от малейшей перегрузки.

— Что потом?

Я с секунду помолчал.

— Потом мы дошли до назначенного места, по уши в грязи и уставшие как собаки, однако обнаружили уже остывшие остатки второго звена.

Офицер подозрительно посмотрел сначала в мою сторону, потом в сторону записывающего устройства.

— Ты все правильно помнишь?

— Я же говорил — слишком много воды утекло с того момента.

— Значит ты мог кое-что забыть?

Я наклонился вперед через стол, стараясь оставаться на месте. Потом облокотился и попытался встать, но охрана, наблюдавшая за всем со стороны, тут же усадила меня обратно, среагировав на мои действия почти моментально.

— Я знаю о чем ты думаешь, — прошептал я ему. — Знаю так же что написано в этом поганом отчете. Нет, я шел на помощь быстро насколько это было возможно в тот момент. Ты и все остальные, думаете, что я нарочно замедлил ход, чтобы не ввязываться в схватку с превосходящими силами противника, но это ложь. Я никогда не избегал схватки. Никогда! Даже, когда знал, что все может закончится печально. Такова моя натура. Но в тот день все будто говорило о том, что их смерть будет неизбежной.

Офицер замолчал. Внес мои слова в специальный журнал и тут же поднялся, повернувшись к окну, откуда теперь можно было смотреть на почерневшие скалы Саркаститового гребня. Температура упала. С внешней стороны окна, уже сейчас начавшей покрываться инеем и причудливыми ледяными узорами, офицер видел как столбик термометра начал падать вниз. Одно деление. Второе. Затем третье. И так до тех пор, пока минус не стал смертельно опасным для всего живого, что могло находиться за пределами тюремного комплекса. Снег посыпал с неба. Маленькие крошки, как будто хлопья попкорна оседали на черной поверхности планеты, закрывая мертвую землю белоснежным покрывалом.

— Такое редко можно увидеть, — начал офицер, опять встав спиной ко мне. — Я столько лет здесь и последний раз видел нечто подобное четыре года назад, — потом он едва слышно усмехнулся. — Забавно. Иногда мне кажется, что природа просто издевается над нами. То невыносимая жара, от которой хочется забиться в самый холодный угол этой тюрьмы, то пронизывающий до костей холод. Никогда бы не подумал, что остаток жизни проведу в месте, где календарным летом можно замерзнуть насмерть.