Инструктор спрыгнул вниз и потопал к грузовику, совершенно забыв про меня. Я догнал его, проскользнул через приподнятую ногу боевой машины и встал перед ним, держа дверцу грузовика.
Света все еще была жива и меня это очень сильно обрадовало. Не знаю почему, но именно на этом факте я заострил свое внимание, когда почувствовал удар ладони по своему лицу. Боль будто прошла мимо меня, только огненное чувство и «загоравшаяся» щека заставили вернуться из мира мыслей в реальность.
Ветер поднял песок и крутил в вихре целую тучу горной породы. Инструктор смотрел на меня, гудел заведенный двигатель. Я не знал что сказать и просто молчал, потирая рукой алую щеку.
— Ты… ты, чертов сопляк!
Мне казалось, что я слышал как скрежетали его зубы от злости.
— Если бы только это было в моей власти… если бы только ты не был еще ребенком, клянусь, я выбил бы из тебя всю дурь и заставил рыдать кровавыми слезами.
Затем на секунду замолчал и сразу после этого закричал не своим голосом.
— Ты нарушил мой приказ!
Он было замахнулся второй раз, но едва рука поднялась над его головой, как сразу остановился, медленно опустив уже готовившуюся к удару ладонь.
Лицо резко изменилось, дыхание стало ровным и вскоре гнев сошел на нет, уступив место хладнокровию.
— Полезай в ящик.
Это был тот самый грузовой отсек в котором я пробыл первую половину пути. Я не стал дожидаться второй просьбы, которой вполне вероятно можно было и не дождаться, быстро шагнул в сторону, все еще потирая горевшую щеку рукой, и запрыгнул внутрь, закупорив вход вывалившейся металлической перегородкой.
На этот раз мы ехали медленнее. Грузовик больше не подпрыгивал на каменистой поверхности планеты-полигона, двигатель спокойно тарахтел и не было слышно скрежета корпуса от давившей со всех сторон стихии. Мы просто спокойно двигались по направлению к базе, где меня ждало самое страшное.
Разговоры о наказаниях всегда были самыми страшными в сиб-группе и чаще всего наполнялись небылицами и придумками самих сибов, пытавшихся таким образом показать всю серьезность нарушения приказа. Дополняли картину и истории «мамаши». Сколько раз она твердила нам, еще маленьким детям, которые толком не могли понять зачем и почему появились на этот свет и как так получилось, что вместо обычных родителей, которых мы были лишены с самого рождения, были обязаны называть отцом и матерью только одного человека, что послушание самое главное, что однажды мы встретим того, чей указ должен стать для нас нерушимым. Она редко приводила конкретные примеры наказаний, но всегда концентрировала внимание на опасности даже самой мысли нарушить правило или, тем более, приказ будущего инструктора и командира.
— Вас накажут так сильно и так больно, что вы никогда этого не забудете.
Тогда мы все слушали это с содроганием сердца и с чувством праведного страха перед будущими искушениями. Но вряд ли кто-нибудь из сибов вообще мог подумать, что нечто подобное, хотя бы отдаленно похожее на все эти сказки и небылицы, могло воплотиться в реальность прямо перед их глазами.
Инструктор не сказал ничего по возвращению на базу. К этому времени вся сиб-группа была уже там — Антон украдкой смог поведать, что после происшествия с учебным мехом и нашего отъезда к месту падения, спасательная бригада эвакуировала их оттуда, приказав молчать и не обсуждать случившееся.
— Мы не можем говорить.
Его глаза испуганно бегали по коридору, где сейчас толпились взрослые люди в форме.
— Потом, — сказал он, отходя за черту, — в другой раз.
Девушку унесли в медблок, куда доступ был закрыт посторонним. Меня же и еще несколько человек из других групп отвели в специальные комнаты, где заставили ждать около полутора часов до появления инструкторов.
— Нарушение, — начал он совершенно спокойно, усевшись прямо напротив меня и положив перед собой тлевшую сигарету. Дым от нее поднимался к самому потолку и там, коснувшись белоснежного покрытия, разбегался в разные стороны. — Ты меня разочаровываешь и очень сильно. Мы были далеко, нас никто не видел, буря бушевала всего в нескольких километрах. Я мог бы сделать все, чтобы ты потерялся на том полигоне, а потом, после очередной Аттестации, твои останки истлели до такого состояния, что ни одна экспертиза не смогла бы понять как и почему ты умер.
Он не боялся своих слов, говорил открыто не обращая внимания на камеры в углу комнаты у потолка и других, незаметных для человеческого глаза скрытых средств слежения. — Будем честны, кадет, я слишком много тебе прощал в последнее время. Твое наказание лишь запоздалая попытка дать тебе понять, что и как нужно делать и кому подчиняться.
Я молчал.
— Скажешь что-нибудь?
Я пожал плечами. Мне не хотелось ничего говорить, да и страх внутри меня не давал разинуть рот и высказать хотя бы пару слов в свою защиту — так сковывающе действовало на меня присутствие этого человека в комнате.
— Вот, — он толкнул несколько развернутых листков на которых был написан вывод комиссии по случившемуся. Я слегка наклонился вперед, пробежался глазами по словам и уже по первым строкам догадался, что меня ждет в скором времени.
