Легенда Татр - [13]

— Экое славное утро! — сказал шедший рядом с Собеком пастух Франек Мардула.

— Еще бы не славное! Это обещает на все лето хорошую погоду.

— Эх, послал бы господь ясные дни да темные ночи: вот, ей-богу, тогда бы штук пять волов из Тихой долины наши были!

— Так и у нас тогда липтовские пастухи станут воровать.

— Пусть попробуют!

— В Тихой баца прошлогодний: Андриш Блеха. Он прямо сказал Саблику: скажи своим — у меня на нынешнее лето таких четыре пастуха нанято, что я с ними сам-пятый все стадо у Озер разворую!

— Ишь ты!

— Надо будет остерегаться. Хорошие должны быть у Андриша овцы, они из какой-то усадьбы из-под Градка на лето ему даны. Больше пятисот.

— Ишь ты! Будет чем поживиться!

Так разговаривали баца и его товарищ, Франек Мардула, отличный пастух, за которого, однако, приходилось доить, так как он не умел и не хотел этого делать. Приходилось за него и пасти, потому что он постоянно уходил куда-то с полонины. Был он великий мастер воровать (особенно овец и быков с соседних пастбищ), разбойник, танцор, пьяница, стрелок, красавец, вояка и сердцеед.

Все Мардулы таковы: что есть у другого — то его, ты ему слово — он тебе пять, и любую девку одолеть ему легче, чем тебе ложку похлебки проглотить.

Некоторое время дорога шла лесом в гору, потом Собек свернул с нее вправо, по тропкам.

Там овцы вытянулись в бесконечную ленту, так как идти было тесно, и пастухи еле протискивались сбоку, под соснами, а то даже шли посреди стада, между овцами и собаками. Чаща была непроходимая, деревьев здесь никогда но рубили, и они стояли сплошною стеной. Тысяча двести овец вытянулись, перемешавшись с козами, в ленту, то белую, то черную; за ними гуськом шли, раздвигая большими рогами густую листву, коровы и волы. Все это, начиная от первой овцы и кончая последним волом, бренчало и звенело медными колокольчиками на все огромное пространство лесной чащи. быстрее и быстрее в гору, среди старого, однако становившегося все ниже леса, в котором перестали уже попадаться какие-нибудь иные деревья, кроме елей, вдоль ручья, вытекавшего из Черного озера, они приближались к лощине за Крулёвой горой, названной так по имени Мацека Круля, который первый начал на ней пасти. Наконец добрались до кустарника и после нескольких часов лесного сумрака увидели солнце и вершины гор. Резкий горный ветер ударил им в лицо.

Тогда в сердце Собека Топора из Грубого взыграла такая радость, что он зазвенел над головой кольцами чупаги и запел:

Эх, идут овечки,

Идут вдоль реки,—

а десятки мужских, женских и мальчишеских голосов подхватили:

Так и заливаются

 Медные звонки!

И, как всегда, повторили все сначала.

Франек Мардула перескочил через топор, схватившись правой рукой за лезвие, а левой за топорище, и заорал так, что в горах загудело:

Нет, я не баца,

Нет, я не пастух —

У меня подружка

Всех овец пасет!..

Гэээй!..

— Ишь, ишь Мардулу как разбирает! — зашептали со смехом пастушки.

А Мардула принялся скакать через топор взад и вперед, потом выпустил его, перекувырнулся, уперев одну руку в землю, и, подскочив, пять раз скрестил в воздухе ноги, а потом пошел дальше.

— Ишь, ишь Мардула как летает! — смеялись девушки.

Тогда Мардула разбежался и перепрыгнул через несколько молодых сосенок, которые были выше его самого. Так в ноябре гоняется горный козел за козой.

Собек достал из-за пояса пистолет и выстрелил. В ответ загремели другие ружья и пистолеты, снова задудели в дудки, заиграли на кобзах. Каждый, выходя из лесу, принимался трубить, так что музыка с каждым мигом становилась громче.

Вступали в страну блаженства.

Вдруг раздались крики: «Эй, эй, гоните его!»

Огромный черный медведь выглядывал из пещеры под Крулёвой горой. Может быть, он спал на солнце и его разбудили выстрелы и крики, а может быть, он был очень смел и любопытен. Он стоял за выступом скалы, так что виднелась только его голова, грудь и передние лапы. Густая тень ложилась от него на зеленую траву.

Он наклонил голову, словно хотел получше прислушаться настороженным ухом и получше вглядеться маленькими глазками.

— Ишь какой важный! — крикнул кто-то из пастухов.

Другой, желая согнать медведя, закричал, как кричат на овец.

— Не был бы ты таким дураком, кабы Саблик был с нами, — закричал третий.

Но уже шесть или семь злых собак со свирепым лаем бросились в гору по склону, поросшему травой. Медведь не стал ждать: он повернулся и исчез за выступом.

— Ишь баловник! Думал, так ему тут и дадут хозяйничать! — сказал Михна-погонщик.

— Войт горный! Староста озерный! — смеялись пастухи.

Медведь еще раз показался наверху, среди кустарников, и исчез.

— Ну, и проворный же! — кричал кто-то. — Скачет, словно олень. Удрал, окаянный!..

Собаки вернулись на зов; шествие двигалось вдоль Магуры по склону, поросшему травой, пока не дошло до тропинки, которая вела среди кустарников и огромных камней к пастбищам.

Овцы уже скрылись из виду. Собек, идя впереди, взмахами чупаги срубал выросшие с осени ветки. Наконец показались шалаш и загоны.

Долина, долина, в долине шалаш…

Что ж ты, подружка, ко мне не идешь?..—

пел Мардула, на ходу выколачивая дробь ногами и размахивая чупагой над головой.