Легенда старинного баронского замка - [13]

— Стало быть, нас обманули! Досадно и глупо! А я так верила, так ждала 15 июня… Однако, как мне есть хочется, пойдемте чай пить. Я, кажется, даже ужинать буду сегодня.

Баронесса вышла первой из кабинета, и Вера успела шепнуть барону, чтобы он ничего не говорил жене до утра.

— Предоставьте мне рассказать ей все за утренним чаем.

— Вы прочли, что она написала?

— Нет еще… Завтра, завтра все узнаете, а сегодня, ради Бога, молчите.

Чай прошел очень весело для обеих дам, обе кушали с большим аппетитом, барон же едва проглотил один стакан чая, так был он взволнован. Мари не переставала трунить над мужем, над его бледностью и растерянным видом.

— Что же, будешь теперь верить, что не сэр Гарлей стучал на нашем петербургском сеансе?..

Как ни весело было графине торжествовать над соперником в лице барона Адольфа, она со жгучим нетерпением ожидала минуты, когда останется одна в своей спальне и прочтет сообщение духа.

И вот желанная минута наступила. Раздевшись наспех, Вера отослала горничную, заперлась на задвижку и разложила на столе таинственное писанье, но увы! ее поверхностного знания немецкого языка не хватило на трудную работу. Разобрав кое-как крупный, довольно четкий, хотя и старинный почерк, она не справилась с большей частью непонятных для нее старинных выражений, поняла одно, что речь шла о какой-то Бланке, о братоубийстве, о чьем-то портрете, и что окончательного решения тайны надо искать в Северной башне.

«Верно, в той кладовой, куда меня не пустили», — думала Вера, засыпая, когда на башенных часах давно пробило четыре.

Глава IV

— Маша, — так начала графиня, как только они уселись втроем за утренний чай, — я тебя вчера обманула…

Баронесса удивленно взглянула на подругу.

— Ты, кажется, удивляешься, что я назвала тебя Машей?

— Да, меня так называла одна мама; ты же никогда.

— Не пришло бы в голову назвать Машей и сегодня, если б… не она… приказала ничего не говорить тебе до утра.

— Разве мама говорила вчера с вами, пока я спала? — спросила Мари дрожащим от волнения голосом. Моя милая мама… Что же она вам сказала?

— Прочти, вот что записано мной по стукам, и заметь, по-русски…

— Мама не любила говорить с нами ни на каком другом языке. В этом, также как и в имени Маша, я узнаю ее.

— Прочти, пожалуйста, вслух, Мари, ведь я ничего не знаю, — вмешался барон.

Но взволнованная баронесса прочитала про себя и молча подала листок мужу. На глазах ее блистали слезы.

— Видишь, Адольф, как они там о нас заботятся. О, моя милая мама… ты была вчера со мной!.. Почему же я этого не почувствовала, не сознала? Хотя бы ты во сне показалась мне.

— А то, что написала Мари, графиня?

— Как я написала?

— Да. Ты все время, пока спала, быстро писала, но я не сумела понять твоего писания, оно по-немецки и каким-то странным языком. Надеюсь, барон разберет и расскажет нам…

— Позвольте мне листок, я переведу вам по-французски, или по-русски, как прикажете…

— По-русски, по-русски, — закричала Мари, — ведь ты знаешь наш язык, иначе я ни за что бы за тебя не вышла!

Пока барон, удалившись в кабинет, взволнованно принялся за рукопись жены, Вера рассказала ей все подробности знаменитого сеанса, и баронесса, под влиянием своего твердого убеждения в охранении любимой матери, выслушала все совершенно покойно, нисколько не пугаясь.

— Так это один из баронов Ф. водил моей рукой?

— Водил ли твоей рукой, или каким иным, для нас непонятным способом заставлял тебя писать. Так сказал дух твоей матери, больше мы ничего не знаем и не имеем никакой возможности проверить ее слова.

— Я не нуждаюсь в проверке, я верю и так всему, что скажет мама, я так счастлива, Вера, что она бывает иногда со мной! Ты ее не знала, она была такая добрая, такая святая женщина, если б я могла, хотя сколько-нибудь, походить на нее!

— Постарайся, это в твоей власти, конечно, с помощью Господней!

Прошло более часа, прежде чем вернулся барон, но подруги, увлеченные своим разговором, почти не замечали его отсутствия; их остывшие чашки стояли нетронутыми на столе.

— Вот, mesdames, что я разобрал, — сказал барон, входя в столовую с двумя листками бумаги в руках, — все это так чудесно… язык характерный, позапрошлого столетия, и я не без труда разобрал его, почерк тоже очень старинный… Что же это такое?.. Я решительно теряю голову…

— Читай скорее, после поговорим, — закричала Мари.

— Слушайте.

«В этой самой комнате, возле камина, сто сорок лет назад, я совершил — страшно вымолвить — ужасный, противоестественный грех братоубийства. Несчастный Бруно, умирая от моей руки, проклял учреждение первородства, бывшее коренной причиной наших распрей и моего преступления. Его проклятие тяготеет над всеми первенцами нашего рода. Адольф может снять его, если исполнит завещание Бланки. Мне дано показаться ему в сей ваш момент, чтобы удостоверить его в нашем существовании и научить молиться. Вы найдете завещание в старой кладовой Северной башни, в углу, у левой стены, в ее портрете. Снимите раму и увидите, кроме тетради, небольшой плоский ящик с драгоценностями. Я читаю в сердцах ваших, вы неспособны ими воспользоваться для себя, вы успокоите блуждающую тень нового Каина.