Легенда о Золотой Бабе - [16]

Первая наша стычка произошла, когда мы учились в пятом классе. Он уличил меня в том, что я обманул какого-то первоклашку на марках. Увидев этого плачущего в углу коридора салаженка и узнав в чем дело, Ярослав громко — так, что все слышали, — предложил мне возвратить мальчишке марки. Я повернулся, чтобы уйти, но Славка, взяв меня за шиворот, притиснул в угол и тихо, но четко прикрикнул:

— Отдай, скотина! И сейчас же, пока ты жив...

Ну, не стал бы он в самом деле убивать меня, а я все-таки покрылся липким потом и что-то противно защемило в сердце.

Я бросил марки и под насмешливые взгляды столпившихся вокруг ребят пошел в класс. С этого дня за мной в школе утвердилась прилепленная мне, несомненно Ярославом, кличка — Нутик-меняла.

Почему Нутик? Меня и дома так звала только покойная бабушка. Я предпочитал, чтобы меня называли полным именем — Натан или, в крайнем случае, — Нат. Нат Лабковский. Это звучит!

Из девятого класса меня вышибли в самом начале года. Тоже по его милости. Откуда он узнал, что я даю деньги в долг под залог ценных вещей и, конечно, под проценты — ведь в своей школе я старался избегать этих операций? К этому примешалось дело с лавровым листом, и мне пришлось оставить стезю учения. Я не очень горевал, но ненависть к моему врагу возросла вдвое.

Наконец, третья стычка произошла в парке культуры и отдыха, около пятачка, где шла танцулька.

Мне приглянулась одна из двух подружек, с явным интересом наблюдавших за танцами. Золотоволосая, тоненькая, она была очень просто одета и не менее просто причесана; однако живые карие глазки вкусно блестели, так аппетитен был ее вишневый, без следа помады, ротик, что я не удержался и пригласил ее на слоу-фокс. Ну, словом, подошел, взял за руку и сказал:

— Пройдемся, крошка!

Она недоуменно посмотрела на меня и, выдернув свою руку из моей, как ни в чем не бывало продолжала следить за танцами. Я повторил приглашение, взяв ее за подбородок. В этот момент и появился Ярослав. На глазах у обрадованных девиц и хихикающих пижонов он отхлестал меня по физиономии, вытер руки носовым платком и, бросив мне его в лицо, пропел:

— Уй-ди, скотина! Пока не поздно...

Конечно, я смылся, унося в сердце новую обиду и еще большую ненависть к моему давнему врагу.

Последняя знаменательная встреча — в сквере возле урны. Знаменательная потому, что, придя домой, я прочитал дневник Крыловой и сразу понял: наконец-то можно отомстить этому чистоплюю. Дневник погибшей туристки с несомненностью свидетельствует о некрасивой роли моего врага в этой трагической истории.

* * *

А листок из тетради, в который я завернул деньги, оказался сюрпризом номер два.

На оборотной стороне листка — я вначале не заметил этого — были наспех записанные карандашом несколько строк. Вот они:

«Геолог в поезде рассказывал: где-то за Ивделем жив старик. Наследник трех поколений шаманов. Шаманил еще в двадцатых годах. В его капище должны скопиться дары богам лет за двести: золото, серебро, меха. Говорили, что там какая-то Золотая Баба, а перед ней — горшок с золотом. В капище никого не пускал. По дороге туда установлены самострелы, капканы, волчьи ямы. У него нет рук — обморожены. У старика должен храниться план троп к горе, на которой есть пьезокварц. Где его найти — должен знать краевед Стефан Аристархович Закожурников. Он на пенсии, но в музее знают».

Этим стоило заняться. Пронести такой лакомый кусочек мимо рта, право же, неразумно. Как это поется? «Рюкзак за плечи — и в поход...» А уж как порекомендовать старику раскошелиться — придумаем. Зато овчинка, наверное, стоит выделки. Горшок с золотом! Золотую Бабу, если она действительно золотая, можно будет тоже прихватить вместе с горшком. Тогда никакие шефы мне больше не понадобятся.

Я решил покончить с Шефом, улизнуть из его тенет, где мне было не совсем уютно — ежеминутный страх выматывал нервы.

При очередной встрече я сказал ему, что меня высылают из города как тунеядца.

Шефа передернуло.

— Поздравляю. Я считал вас, гидальго, начинающим обормотом, а теперь убедился, что вы законченный идиот.

— Данке шён, — поблагодарил я.

— Вы, конечно, покаялись, не забыв упомянуть и о нас, грешных? — прошипел Шеф.

Не скрою, меня порадовала его растерянность, его сразу покрывшееся красными пятнами лицо. Желая продлить удовольствие, я не удержался от возможности еще поволновать его.

— Пока нет. Для воспитательного разговора в соответствующих инстанциях меня вызывают завтра.

Шеф напряженно о чем-то раздумывал. Затем, успокоившись, снова перешел на свой обычный говорок:

— Ну что ж! Как говорится, ни пуха ни пера! Желаю успехов. Рассчитываю, что мы еще встретимся. Не так ли, маэстро? Впрочем, мне тоже пора на покой. Сегодня прощаюсь с седым Уралом. Уеду на Кавказ выращивать розы и разводить кур. Ответственные работники золотого фронта тоже имеют право на отдых. А пока — адью.

И он ушел к самолету, помахав мне на прощанье.

Но в сердце у меня защемило. Что-то уж очень быстро он смылся после моей неосторожной шутки. Задумал что-то недоброе? А что, если он решит убрать меня? Впрочем, он уже улетел, и какой смысл ему возвращаться? Ведь он и не подозревает, что мне удалось узнать его имя и фамилию, а также и московский адрес (подсмотрел однажды в гостинице аэропорта, когда трассу из-за погоды закрыли до утра и Шефу пришлось заночевать).