Легенда о Вавилоне - [4]

Загадка Вавилона — в несоответствии реальности и легенды. Легенда, образ Вавилона — гораздо сильней наших знаний о нем. Упоминавшийся выше миф о Мировом городе вовсе не означает «лжи о Мировом городе» или «выдумки о Мировом городе». Такой исторический миф есть отражение реальности, ее преобразование. Он соответствует действительности, но не полностью, иногда почти совпадая с ней, а иногда разительно от нее отличаясь.

Легенда о Вавилоне прекрасна и однобока, но не в силу чьих-то злобных намерений, а ввиду обстоятельств. Мы очень немного знаем о Вавилоне, а чуть более 100 лет назад не знали почти ничего. Но миф о нем к тому времени жил уже два с половиной тысячелетия. Оттого столь велико несоответствие представлений о Городе и тех крупиц знаний, которые проступают из-под песка времени. Ведь эти крупицы — плод относительно недавних усилий четырех-пяти поколений ученых. Переоткрытие месопотамской цивилизации, начавшееся в середине XIX в., — это попытка историзации мифа, попытка совмещения легенды и документа, точнее, великой легенды и обрывков нескольких документов. Потому возникающая картина калейдоскопична, неполна и никогда не станет удовлетворительной. Ученые штудии, при всей их важности, почти никогда не в состоянии победить образ, выхолостить легенду, и так ли уж это плохо?[6]

Именно с образа Вавилона мы и начнем. Нет сомнений, что это был образ сильный, мощный, запоминающийся — художественный, точнее, даже высокохудожественный. Оттого он и сохранился в веках и тысячелетиях, навсегда отпечатавшись в коллективном сознании человечества. Поэтому стоит нарушить хронологию и упомянуть о моменте возникновения данного образа.

Рождением своим образ Города обязан важнейшему для духовной истории человечества событию — разрушению Иерусалима вавилонской армией в 586 г. до н. э.[7] Именно после этого Вавилон занял в священных книгах древнееврейского народа, совкупность которых мы называем Ветхим Заветом, вполне определенное место. И основную ответственность за ярчайшее художественное запечатление образа Вавилона несет, как обычно, один человек. Хотя эпоха эта описана в Священном Писании несколько раз (а к Вавилону оно обращается еще многажды), но кажется, что центральной точкой всего ветхозаветного «вавилонского дискурса» является Книга пророка Иеремии, и именно те ее части, которые, по мнению комментаторов, принадлежат его собственному перу. И сейчас, когда мы, следуя советам мудрого автора, начнем осторожно спускаться в колодец времени, дабы разглядеть начало начал человечества, то, отсчитав чуть более двух с половиной тысяч лет, увидим окруженный несметным вавилонским войском Иерусалим.

На дворе стражи пытается отдышаться извлеченный из ямы Иеремия. Город скоро падет, и большинство его жителей ждет незавидная участь. «Гнев Мой и ярость Моя на жителей Иерусалима»^{4}. Находящийся в тюрьме пророк ждет падения Иудейского царства — события, им многократно предсказанного. Вряд ли он думает о чем-либо ином. Гибнет его страна, возможно, погибнет его народ. Может ли представить неистовый проповедник, что он сам или кто-то, использовавший его имя, создаст (или уже создал) бессмертный образ великого Вавилона?

Это приводит нас к еще одному необходимому отступлению, еще к одному шагу в прошлое. Очевидно, что образ Вавилона, легенда о нем, существующая в западной и родственной ей цивилизациях (включая русскую), почти целиком вытекает из библейских текстов. Фрагментарные же свидетельства о Городе античных классиков и не-классиков лишь поддерживали вавилонскую легенду в умах образованного христианского меньшинства, знакомого с трудами этих авторов. Данное обстоятельство тоже было очень важным фактором жизнеспособности нашего образа, поскольку подобное меньшинство играет главную роль в передаче и рецепции культурных ценностей: эстафета культуры — это разговор немногих с немногими через время.

Известно, что западная цивилизация в течение нескольких столетий занимает господствующее положение в мире — политическое, военное, экономическое. Этому сопутствует пропагандистская машина, причем естественного, а не искусственного происхождения, в отличие от идеологических инструментов тоталитарных государств. Западная цивилизация, ныне называемая иудео-христианской культурой, современное воплощение которой (конец XIX — начало XXI в.) мы впредь, чтобы не путать его с Возрождением и Просвещением, будем именовать цивилизацией неозападной, уже много веков вещает миру о себе, вещает себе самой, и многими способами объясняет свое возвышение и политико-экономическое величие[8].

Оценивать это не нужно, но стоит отметить естественность подобного процесса, чтобы отмести какие-то теории о всемирных заговорах, свойственных обществу тем более, чем ниже уровень его исторической образованности. Очевидно, что благодаря мощи информационной машины западной цивилизации присущие ей образы стали известны прочим культурам. Иногда они достигали всемирной популярности, постепенно приобретая характер мифа, так как часто заимствовалось нечто статичное, развитию и объяснению не подлежащее и само собой разумеющееся. Нечего и говорить, что библейские образы входят в основной круг западных понятий и легенд, и, конечно, они распространялись шире всего, отнюдь не всегда в религиозном смысле, а в самом что ни на есть бытовом.