Легенда о Сибине, князе Преславском - [41]

25

В селении оставались лишь дети да немощные старцы. Собаки встретили своих хозяев радостным лаем, плакавшие дети смолкали, скотина мычала. Возле молельни Тихик велел блюсти тишину и в покои к Совершенному никому не входить. Там было темно, и он решил, что апостол уже лег. Он постучался и, поскольку ответа не последовало, толкнул дверь. Она распахнулась. За нею никого не было. На грубо сколоченном столе среди чернил, красок и орлиных перьев стояла свеча. Тихик высек огонь и зажег её. Когда помещение осветилось, он понял, что Совершенный покинул общину. На столе лежали пояс с медными бляшками, покрывало и железный перстень. Рядом был разостлан свежеисписанный пергамент из заячьей кожи. Тихик наклонился к нему и прочел: «Братьям совершенным и верным…» Тогда он вышел к толпе и приказал разойтись по домам и не выходить за порог, а страже всю ночь ходить по селению.

— Завтра соберемся снова, дабы решить, как поступить с Совершенным. А теперь ступайте, исполняйте то, что долженствует христианину, и изгоните из душ ваших тень Рогатого.

Толпа разошлась, всё ещё возбужденная, думая о том, что происходит с её пленниками в лесу. Некоторые смеялись, другие были задумчивы и сосредоточены, третьи говорили без умолку. Женщины утешали себя тем, что красота обнаженной Каломелы есть дело дьявола, что истинной христианке она не присуща и не желанна. Однако зависть их и ненависть понемногу улеглись при мысли, что не пройдет и двух дней, как эта красавица станет добычей диких зверей, и они расспрашивали мужчин, каков из себя князь. Воротившись в свои землянки и лачуги, они добросовестно исполнили свой молитвенный долг и даже ночью пробуждались для молитвы. Не будучи вполне уверены в том, что совершили благое дело, они молились искренне и гнали от себя неотступно преследовавшие их образы обнаженного князя и обнаженной красавицы.

Когда поляна опустела, Тихик сел за стол Совершенного и склонился над черной вязью письмен на пергаменте. Водя своим толстым, загрубелым пальцем по строкам и шевеля губами, он стал по слогам разбирать письмо апостола. Вот что написал тот.

«К вам, Богдан и Драгия — совершенным, и к вам, Илия, Драган, Спас и Радул — верным, сеющим спасительное слово во всех концах болгарской, босненской, греческой, латинской и французской земли, обращаюсь я, дабы известить, отчего снял я с себя пояс познания и оставляю общину.

Много дней и ночей провел я в раздумьях и духовных борениях, когда на весах брала верх то чаша Господа, то чаша дьявола, и это терзало привыкший к равновесию разум мой. Совесть упрекала меня в том, что, не зная истины, я поучал других, и тут дух мой заговорил в согласии с голосом плоти, и разум, возроптав, отринул обоих — Сатану и Бога, — дабы наступило в мире и в человеке единство, дабы пресеклась мука раздвоения. Человек сам есть мера поступков своих, толкователь законов своих и установлений. Я верил, что, когда освобожу людей от Бога и Сатаны, по неведению сотворенных людским воображением, люди уразумеют, что они сами человекобоги… И я заменил оба эти измышления силами, кои всякий знает и ощущает, — силой сотворения и силой разрушения, изложив всё в книге, над коей трудился втайне. Оставляю вам список её. Поразмыслите, братья, над словами её без гнева на меня и без боязни соблазниться неверием. Да осенит вас новая правда, мучительная для сердца, но укрепляющая разум для грядущих прозрений, дабы стали вы достойными продолжателями великих мужей — Бояна Мага и Богомила, первыми открывших, что сила разрушения (сиречь дьявол) побуждает людей измышлять различные божества и именем их истреблять друг друга. Это она внушила человеку желание господствовать над себе подобными угрозой смерти, отчего произошел человеческий хаос с восстаниями рабов — голодных против сытых. Сия угроза миру нашему была предугадана и узнана раньше всех болгарами, жившими в те времена общинами, и они первыми восстали против разделения людей на господ и рабов. Они желали вернуть братство и равенство, коими наслаждались до крещения, дабы восторжествовали они по всей земле…

А подтолкнула к этим мыслям меня, Совершенного, посвятившего себя гонимым и преследуемым немилостью царской, девица, облаченная по приказу моему в уродливую рясу, какую носят верные. Я сделал это в надежде помрачить предивную красоту её и невинность, дабы спасти себя и других от соблазна, ибо, братья мои, не существует большего искушения, чем красота вкупе с невинностью. Я полюбил её любовью тайной и возвышенной, и любовь эта помогла мне новыми глазами взглянуть на мир.

Человек, живущий лишь собой и для себя, идет к смерти, а тот, кто живет другими и для других, идет к вечности. И, зная эту истину, я не позволял своей любви к сестре Каломеле взять верх над любовью ко всем людям, ибо страшился, что эта любовь отдалит меня от христиан в общине и от божественного, изъявляющего себя, по разумению моему, лишь как правда о мире и человеке. Я осквернил красоту её ради спокойствия своей души и верил, что это принесет общине мир и благодать. Но вместе с тем сомневался в постоянстве и твердости её боголюбия, ибо она была девственницей, неискушенной ещё собственной плотью и жившей в неведении о силе её. Опыт исповедника научил меня, что истинно святыми бывают не наивные, не невинные, а грешники, познавшие силу греха и превозмогшие её, а невинность, не будучи грехом, есть ложь, ибо она — незнание. Дева бредет по мелководью, у самого берега, а воображает, будто борется с пучиной морской. Великое искушение испытывал я показать ей единство мира, являющего собой переплетение добра и зла, но затем понял, что это желание мое есть не что иное, как желание вступить с ней в плотскую связь. И я бы сделал это, так как она каждодневно посещала мою келью — помогала переписывать и украшать новое гностическое Евангелие и с усердием и послушанием прислуживала мне. В бдениях и размышлениях моих терзало меня сомнение: уничтожая уродством красоту её, не уничтожаю ли я чего-то и в собственной моей душе? Ибо красота, братья, есть отражение силы сотворения в природе и в человеке, обещание доброго и вечного, так что, уничтожая красоту моей возлюбленной, не уничтожал ли я и доброе в ней? Дабы прославить её, как подобает возлюбленному и как поступают по весне птицы и всякая живая тварь, что любит и радуется и славит мироздание, я создал догму о сотворении женщины — обвинил, выставил зверем мужчину, себя. И много других догм измыслил и создал я — о бесах идолопоклонства, о вере в загробную жизнь, о суевериях, о человековдохновителях, о скорби человеческой, о собственности, самолюбии и о человеке как о сосуде бессмертия; вы найдете их в книгах моих. Сделалось всё это неприметно, от внутренней потребности оправдать свою любовь к деве и восхвалить в её лице женщину, а стало стройным и разумным, и возрадовало меня, и удовольствовало разум мой. Ибо с давнего времени искал я истину о человеке, искал страстно. Терниями исколол сердце своё, подавлял зов плоти и вопли души, оковами поста сковал тело, в исступленных молитвах молил Бога открыть мне её. Но Бог молчал, а был он во мне, в совести, в духе и мысли. Не думайте, братья, что, коль создал я новое учение благодаря любви своей к деве, я должен отречься от него, объявить нечестивым и ложным, внушением дьявольским, как сказали бы несведущие. Напротив, я славлю деву и возношу ей благодарения за то, что красота её воздействовала на меня, славлю любовь — творца мира и всего сущего, и считаю былые проповеди свои об отречении от всего земного заблуждением от неведения своего и душевной слабости, от страха перед смертью и себялюбия. Ибо ничего нет на свете вне личного, будь оно ложным иль истинным, и всё, что человек создает, он создает благодаря мечте своей и благим намерениям, равно как и благодаря заблуждениям и порокам. Это подобно чаше, переполненной сладостью и горечью. Сильные духом вкушают из неё с радостью, черпая любомудрие и силы для будущего…