Легенда о Сибине, князе Преславском - [13]

Князь был в охотничьем платье. Куртка коричневого меха с красными петлицами, бобровая шапка с зеленым верхом, мягкие сапоги. Эрмич ехал позади него, зябко пряча худое лицо в воротник волчьего тулупа; пар от его дыхания и дыхания каурого жеребца вился за спиной у князя.

По дороге им встречались везшие в город дрова крестьяне с белыми, заиндевевшими бровями; углежоги, чьи лохматые лошаденки были навьючены черными мешками из козьей шерсти; потом им попались сани, в которых визжал поросенок и сутулился хозяин в бараньем тулупе. Все они молча склоняли перед князем свои заросшие бородами лица. Из селений, прячущихся в лесных чащобах, доносились звуки свадебных барабанов. Был понедельник — день, когда на дверях вывешивают сорочку новобрачной с пятнами крови, потому что без пролития крови ни пропитание человека, ни зачатие, ни рождение невозможны. Через кровь вселялся Сатанаил в женскую утробу и таким образом властвовал над людьми. Князь тоже обильно проливал кровь на охоте и на войне, не задумываясь над тем, что есть этот алый, горячий сок, коим Сатанаил наполнил всякую живую плоть…

Солнце поднялось выше, и снег стал оседать. Сотворивший солнце оказал благодеяние и людям и зверям, но не из любви к ним, а из боязни, что оскудеют, лишатся блеска его творения. Творение обязывает своего творца, размышлял князь, глядя, как искрится снег под лучами восходящего солнца, как весело блестит уздечка на его жеребце. Точно так же и земные цари пекутся о своих подданных не из любви к ним, а ради собственной славы… Люблю ближнего, ибо люблю самого себя. Вот истоки сатанинской загадки…

Был уже полдень, когда Эрмич вдруг снял шапку и перекрестился: он увидал вдали Мадарские скалы. Таинственные, могучие, они желтели среди снегов и дыбящихся лесных чащ. На фоне светлого февральского неба крепость, высившаяся на их вершине, была похожа на корону.

Лишь к вечеру добрались они до монастыря святого Михаила. Их встретил высоченный игумен, отвел им болярские покои. Забегали, засуетились отроки, растапливая печи, приготовляя ужин. Сибин рассказал игумену о том, что привело его сюда.

Игумен обманулся в своих ожиданиях. Он надеялся, что князь привез монастырю дары. Её милость, христолюбивая княгиня, всегда была благосклонна к святой обители, однако давно уже не удостаивала её своим посещением. Быть может, прослышала, какая погань встречается среди монашьей братии. Ереси разрастаются точно пырей, сетовал игумен, и никому уже неведомо, что есть откровение божье, а что — дьявольское обольщение и обман. Даже ученейшие монахи заражены богопротивным богомильством, и Господь каждодневно умаляет его власть, всё труднее становится спасать заблудшие души, и когда он предстанет перед Всевышним, то не будет знать, что ответить ему.

Игумен осенял себя крестным знамением, размахивая широким рукавом засаленной рясы. Прости и помилуй нас, Боже, даже самые верные пастыри и чада твои стали ныне несведущими. Царю, полагал он, следует прибегнуть к суровым мерам, и есть слух, что он на пути к подобному просветлению.

Князь рассеянно слушал игумена. Сказал, что хочет убить орла, так не будет ли ему дозволено на заре пройти через скиты, что находятся выше в скалах. Надо полагать, что отшельников сейчас там нет. Кто в такую стужу станет мерзнуть в каменной норе?

— Ошибаешься, твоя милость, — ответил игумен. — Есть святые люди, кои не желают спускаться в монастырские кельи, соседствующие с пещерой, куда Бог ниспосылает дивное тепло, ибо Нечестивый так и норовит поселиться средь братии. Святые отшельники отгоняют его своими молитвами и силой духа. Великие откровения являются им, твоя княжеская милость, во время ночных бдений. Каждую ночь лицезрят они Сатану и слышат, как он скрежещет зубами.

— Это филины, — обронил Сибин.

— Возможно, княже. Но Нечестивый принимает всякие обличья.

После ужина беседа в плохо протопленном покое потекла ещё более вяло. Князю не терпелось остаться одному, отдохнуть после долгого пути. Игумен был похож на старую лису, терзаемую тайными пороками, — должно быть, тайком попивает у себя в келье подогретое, подслащенное медом винцо и мечтает о женских ласках. Сибин дал ему выговориться. Его преподобие беспокоился не о чистоте учения божьего, а о собственной власти над иноками. Сатанаил ведь не признает никаких канонов, любит перемены, непрестанное движение, он ставит палки в колесо мироздания и вертит им по своему произволу, стряхивая одних властителей и вознося других. Наконец игумен распрощался, и Сибин кликнул Эрмича, который стянул с него сапоги и покорно выслушал распоряжения на следующий день. Подняться следовало среди ночи, со вторыми петухами. Пока всё.

4

Князь лег в холодную постель и закутался в тяжелое покрывало. Полчок, спавший у него под подушкой, с писком соскочил на пол и юркнул в щель. Грызун кормился остатками от болярских трапез и монастырскими орехами, хранившимися в бесчисленных шкафах и шкафчиках, пропахших мышами, воском и оливковым маслом.

Сибину невольно пришли на память те майские утра, которые он некогда встречал тут со своей женой Котрой, когда расцветшие рожковые деревья, завезенные сюда монахами из афонских и царьградских монастырей, осыпали молодую траву розовым дождем своих лепестков. Каждое утро и вечер медоносная дымка обволакивала этот райский уголок своим таинственным дыханием, а иудино дерево, подле которого иконописцы обычно изображают Нечистого с козлиными ногами, источало ядовито-терпкий аромат. Здесь всё тянулось к солнцу и цвело: плющ и дикий хмель, бузина и лаванда, калина и самшит, каштан и арахис соседствовали в благодатном тепле, укрытые от ветра могучими скалами, перенесенными, казалось, сюда Аспаруховыми