Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак - [49]

Когда подошли к берегам озера Ханка, табун был почти полностью поражен гангренозным мокрецом, глубоко разъедающим венчики копыт. Не в состоянии двигаться дальше, остановились в ближайшем русском селении, где с помощью местных жителей спасали тех из лошадей, кого еще можно было спасти. Лишь поздней осенью добрались до дома, на хутор Усть-Сидеми.

Обо всем этом Мирослав записал в своем дневнике очень лаконично: «Шли десять месяцев, прошли шесть тысяч верст. Потеряли почти половину табуна. Зато жив и здоров новый наш жеребец Визапур-Вороно-Крыло, наша гордость и надежда».

Забегая вперед (на много лет), скажем, что упомянутый жеребец стал основателем новой породы. Внуки и внучки Атамана, сыновья и дочери Визапура-Вороно-Крыло стали рослыми, выносливыми и красивыми лошадьми, которые годились и под седло, и в упряжь, могли служить в артиллерии и в кавалерии…

Мирослав Яновский сдержал слово, данное губернатору Эрдману и самому себе.

Фермер не только продавал лошадей, но и отдавал безвозмездно своим последователям и друзьям. Так, он подарил несколько голов соседям — капитану Хуку и корейцам из деревни Адими. Красавицу-четырехлетку пожертвовал Обществу изучения Амурского края; вырученные от ее продажи деньги — сто семьдесят пять рублей пошли на строительство музея во Владивостоке.

Глава XI ПОГОНЯ (окончание)

Птица и гад. — По примеру Юлия Цезаря. — Малыши в лесу. — Чжан Сюань знает, что делает. — Сомнительный племянник — Отцы и дети. — Ван, не имеющий будущего.

Пернатый хищник из ястребиного племени Сарыч[92]метался в поисках поживы — мышей. Сам он чувства голода не испытывал, но в его гнезде на старом дубе сидели три птенца, которые, казалось, состояли из одних раскрытых голодных клювов. Сарыч, сверху серый, снизу рябой, с небольшим, но крепким кривоватым клювом, то подолгу сидел, нахохлившись, на деревьях, то носился в подлеске, мгновенно и непредсказуемо меняя траекторию полета. Вот он взмыл, вертикально поднявшись в небо, и вдруг, прервав восхождение, ринулся в сторону и вниз. Но нет, никого там в зарослях бузульника не было: просто ветерок, дремавший в кронах деревьев, слетел на землю поиграть с травой…

А вот дальше, чуть правее, по краю болотца неспешно полз ядовитый гад по имени Щитомордник. Подобно реке, текущей по извилистому распадку, струилась змея меж высоких кочек. Желто-бурая, с узором из поперечных темных полос на спине, с треугольной, сильно сплющенной головой, она выбиралась из холода и сырости на сухое и теплое место. Минуту назад, браконьерничая во владениях Канюка, Щитомордник убил и сожрал мышь-полевку, и теперь ему, сытому, хотелось понежиться на солнышке. То и дело пробуя воздух вылетающим из пасти узким языком, он безошибочно находил дорогу и вскоре оказался на жаркой поляне.

Сарыч сначала уловил скользящее движение среди трав и цветов, а потом и увидел врага и конкурента. Прервав свой полет к присаде[93], где намеревался отдохнуть, сделав на лету какой-то невероятный кульбит, Канюк кинулся на цель, вытянув вперед сильные густо оперенные ноги с растопыренными когтями.

Щитомордник почувствовал движение воздуха от крыльев, но успел только сжаться в пружину для броска в сторону. Сарыч впился в него когтями и тотчас взмыл в воздух. Змея, извиваясь, выписывая восьмерки, пыталась укусить птицу в грудь, но тщетно. Когда Сарыч поднялся на гнездо, Щитомордник уже был похож на грязно-желтую ленту, вяло свисавшую с когтей пернатого хищника.

Скормив змею птенцам, Канюк взмыл к небесам. Он поднялся над родной дубравой, над сопкой, на склоне которой она стояла, и еще выше. Теперь он не охотился — отдыхал, наслаждался простором, полностью отдавшись воздушным потокам.

Внизу он видел два конных отряда, один из которых явно преследовал другой. Первый далеко на востоке змеей втягивался в ущелье, а второй прямо под Сарычем, стелясь по земле, летел вдогон. Сарычу потребовалось бы совсем немного времени — может, час, может, чуть больше — чтобы покрыть расстояние между отрядами, лошадям же нужен был для этого целый день, тем более что путь лежал не по ровной местности — болота, леса, перевалы…

Впрочем, разные бывают лошади. Рассказывают такую то ли небыль, то ли быль: однажды гнедой красавец жеребец Ахал за неимением других соперников состязался в скорости с соколом и победил его. С тех пор туркмены дают своим скакунам имена птиц.

Кони, выведенные на заводе Яновского, не были столь резвы и выносливы, как ахалтекинцы, зато превосходили по всем статьям маньчжурских лошадей, на которых уходила от погони банда Ван Ювэя. Только несколько коней в отряде принадлежали ранее Фабиану Хуку, они были подарены капитану Мирославом. И вот теперь на одном из них — на Артисте — сидел пленник хунхузов Яновский. Такие совпадения и называют иронией судьбы.

Канг с Мирослава сняли еще в фанзе кривого Лю, но руки оставили связанными. Его усадили на Артиста, ноги вставили в стремена, а стремена связали под брюхом коня. Поводья держал ехавший впереди бровастый маньчжур, отвечавший за пленника.

Джангуйда уходил на юг. Справа тянулись Черные горы, по вершинам и отрогам которых проходила граница с Маньчжурией, слева доносилось соленое дыхание залива Петра Великого. Ван Ювэй являл собой прямую противоположность безмятежному ясному дню — был мрачен как туча. Его злило все: и неудачный налет на Усть-Сидеми, и несговорчивость пленника, и преследование его отряда дружиной Чжан Сюаня, этого отступника и предателя.