Легенда о Ричарде Тишкове - [5]

Он кивнул и сказал, что тоже надеется на лучшее. Но у него никаких предчувствий не было. Предчувствия для тех, кто в них верит. Он не верил. Слишком часто и жестоко обманывала его за шесть лет работы пресловутая интуиция, слишком далеко заманивала кажущейся близостью открытия. Сперва было обидно, потом стал подходить как к факту. Что ж, значит, он не из тех, кому талантом позволено прыгать через ступеньку. Значит, надо по-другому. Эксперимент, вывод, снова эксперимент и снова вывод. Вьючные клячи тоже нужны медицине…

А насчет Челябинска он вообще не знал, что было бы хорошо и что плохо. Знал только, что к его обязанностям прибавилась еще одна и выполнить ее нужно честно и до конца…

— Вот я совершенно убеждена, — сказала женщина, — что она относится к вам с симпатией. Но вы должны учесть, что девушки обычно скрывают свои чувства. Так что если она вас встретит сдержанно, вы не отчаивайтесь — это еще ничего не значит.

— Я понимаю, — кивнул он.

Сдержанно, не сдержанно… Конечно, это ничего не значит. И ночь переспать — ничего не значит. Даже три месяца рядом, как выяснилось, не так уж много значит…

— А вы едете с целью сделать предложение?

Он пожал плечами. Однажды он уже делал ей предложение — в первое же утро. Он считал, что иначе она оскорбится. Но она ответила, поцеловав его в лоб, что загс — это анекдот с печатью и что она хочет любить его потому, что хочет, а не потому, что обязывает закон…

Женщина сказала:

— Вот мне, например, почему-то кажется, что она гордая.

Он согласился:

— Пожалуй, да.

— И, наверное, скрытная?

Он сказал, что да, и скрытная тоже. Женщина удовлетворенно закивала — она была довольна собственной проницательностью.

Показалась станция, и женщина заспешила в тамбур покупать яблоки и соленые огурцы. А он придвинулся к окну, уставился на дерматиновую дверь станционного буфета, и взгляд у него был такой сосредоточенный, что шустрая тетка, прямо на перроне развернувшая торговлю закуской, поняла его по-своему и завлекательно помахала огромным рыжим огурцом, изогнутым как бумеранг.

…Скрытная? Да нет, ничего она не скрывала. Как есть, так и говорила. Все как есть… Вот только попробуй разберись!

Говорила, что ей нравится его молчаливость, что ее просто умиляет регулярность, с которой он вечерами занимается английским, а по вторникам и пятницам ходит в медицинскую библиотеку, умиляет вежливое упорство, с которым он уклоняется от споров, вечеринок, знакомств — всего, что может посягнуть на эту регулярность.

А через два месяца, когда начались ссоры, выяснилось, что ей надоело его вечное молчание, что на нее наводит тоску монотонность, с которой он вечерами занимается английским, а по вторникам и пятницам ходит в медицинскую библиотеку, и раздражает тупое упрямство, с которым он отвергает все, что может посягнуть на эту монотонность.

И разошлись глупо — из-за двадцати минут. Ее мать возвращалась из санатория, надо было встретить. Он читал отпечатанный на стеклографе доклад крупного французского гематолога, а Валерия нервничала, торопила. Но он еще с вечера подсчитал, когда надо выйти, и теперь сказал, что глупо двадцать минут бестолку торчать на перроне, лучше употребить их с пользой. Она усмехнулась и вышла.

Он оказался прав — дочитал доклад и успел вовремя. Мать Валерии проводили до дому, съели по мягкой груше, поговорили о погоде на Черноморском побережье Кавказа, и он пошел в институт. А вечером нашел на голом столе записку:

«Я не хочу жить с арифмометром».

Он почувствовал тогда горечь, пустоту и некоторое облегчение — в субботу можно не идти на именины…

Женщина вернулась с целой миской яблок и самое лучшее протянула ему. Яблоко было крепкое, красивое, но чуть вяловатая кожица уже пахла подвалом. Шло к ночи, проводник разнес постели, и женщина, оборвав пломбы на белье, с домашней аккуратностью постелила сперва ему, потом себе. Она была полненькая, сноровистая, добродушная, спокойная тем устойчивым спокойствием, которое дает лишь прочный семейный уклад, неизменный по меньшей мере в трех поколениях. Уже в темноте, при синем ночном фонарике, она все расспрашивала его, советовала — учила простодушным хитростям времен своей молодости.

Он соглашался, благодарил. Он понимал, что женщина искренне желает ему добра. И не ее вина, что молодость человека не повторяется ни в детях, ни во внуках, похоже, да не так, и радости другие, и болезни те же, да не те… Тут уже чужой опыт не поможет. Как прививка против гриппа. Вроде та же инфлюэнца, что пятьдесят лет назад, но что-то изменилось, и честная лошадиная сыворотка всего лишь годичной давности беспомощна против недуга…

Женщина уснула. Он тоже собрался уснуть под мерный стук колес. Но удалось это не сразу — к стуку мерному примешивался аритмичный и потому возбуждающий стук домино в соседнем купе.

* * *

В Челябинск приехали к вечеру, в адресный стол было уже поздно. Он оставил чемоданчик в гостинице и немного прошелся по главной улице, по бульвару. Город ему, в общем, понравился, но он опять подумал: почему все-таки Челябинск? Про Таллин она как-то говорила, что там узкие улочки и серое море. Про Ярославль говорила. А про Челябинск — ничего…