Легенда о ретивом сердце - [36]

— Молчать! — натуживаясь, заорал десятский, так что кровью налились глаза. — Запорю! Все ваше грязное гнездовье дымом спущу. Знаю вас! Все вы пособники Соловья, того разбойника, что залег на Девятидубье.

— А князь приказал ловить вас по лесам и дорогам! — поддержал ого купец и, меняя тон, добавил; — Пустите их…

Круг всадников тотчас же разомкнулся, и черноголовый парень с Илейкой вышли из него.

— В одерень! В одерепь! — пыхтел, что квашня, Евлампий. — Поспешайте, не то уедем! Примете голод и холод! Кто хочет устроить детей своих, чтоб не подохли с голоду? Кто?

— Я! — послышался вдруг твердый голос, и Илейка узнал своего хозяина.

Он вёл за руку мальчишку.

— Я отдам внука.

Илейка вздрогнул, словно это его продавали в рабство, и посмотрел на бледного, растерянного мальчугана, который держался за руку деда.

— Бери мальчишку, Кулотка, — обратился купчина к десятскому, — пряник дай ему.

— Постойте! — вырвалось у И лейки. — Так нельзя! Зачем продавать его?

— А затем, что сами знаем! — резко ответил старик, и начавшая было роптать толпа приумолкла. — Ничего. К какому хозяину попадет, а то еще будет жить припеваючи и меня добром поминать! Разные есть люди на земле, а голод один всегда.

— Нет, это худо! — взбунтовался Илейка, и его поддержали.

— Коли Муромец говорит худо, значит, худо!

— А что добро? Околевать? Долго ли протянешь на хлебе из мха и соломы? Сколько прошлую зиму в нашем село детей померло, а? — с угрозой в голосе обратился старик ко всем. — Не упомните? То-то! А те, кто остался, — что они? Как ржавые гвоздики! Может, кто из вас возьмет к себе моего внучонка? Возьмете? Славный он и города может строить отменные. Возьмешь, Муромец? Давай тогда две серебряных монеты и зерно давай!

Больно кольнуло что-то в груди Илейки, но тут из кибитки снова послышались детские хнычущие голоса:

— Ма-а-м! Подойди сюда, что же ты не подойдешь…

— Ма-а… Где ты?

— Может, их тоже возьмешь, богатырь из Мурома? — кивнул старик головой на кибитку, и в глазах его мелькнуло что-то злорадное, нехорошее. — Нет небось у тебя серебряных монет?

— Да что с ним говорить! — оборвал десятский. — Давай мальчишку!

Он спешился, подошел к мальчику и взял его за руку, но тог крепко ухватился за холщовую штанину деда, и десятнику стоило большого труда отнять его.

— Держи пряник, дурень, и полезай в кузовок, живо!

Одним взмахом он кинул мальчишку в кибитку, задернул войлочный полог. Только на одно мгновение мелькнули в темноте заплаканные ребячьи рожицы. Плач усилился.

Сыпалось зерно, текло в ладонях старика золотым ручейком, в глазах Илейки темнело, все шло кругом, все казалось дурным сном — исхудалые почерневшие лица, грязные лохмотья, едва прикрывающие наготу, голая земля, по которой кое-где еще ползли насекомые. Будто сквозь дрему видел он, как повернулось колесо кибитки, огромное, тяжелое, сколоченное из дубовых досок, и с него стали сваливаться комья подсохшей грязи. Заголосили, закричали бабы, забряцало оружие, и отряд двинулся дальше. А на улице остался лежать рыхлый медовый пряник. Никто его не поднял.

Русь поднимается

Все эти дни Илейка ехал в зареве пожаров, справа и слева от него то и дело поднимались к небу пышные хвосты дыма и языкатое пламя. Не раз из-под самого носа вырывался печенежский отряд и с гиканьем уносился прочь. Часто дорогу пересекала толпа мужиков и баб, обезумевших от боли и ужаса, побитых хлесткими кочевническими стрелами.

Много валялось по дорогам всякого нехитрого крестьянского скарба: то хомут, то мотыга, то глиняная корчага с отбитой ручкой. Бродил без присмотра недоеный скот и жалобно мычал, одичавшие собаки выли но ночам. Илейка ночей не спал, копье его притупилось. Дважды резанула Илейку по лицу крутая печенежская сабля, дважды его волокли на волосяном аркане и забрасывали пометом лошади. Какая-то гордая радостная сила вошла и него, толкала в самые отчаянные схватки. Один бросался на целый десяток степняков — свистал в ушах ветер, а глаза видели только острое жало копья из взлохмаченной челки. Пускался в погоню за целым отрядом, и тот, подозревая в нем злого степного духа, подстегивал коней, уходил крупным наметом.

Слава Илейки росла, бежала вперед, по все труднее становилось бороться в одиночку. Он был всюду и нигде — такой огромной лежала перед ним Русь с ее нолями, лесами, малыми и большими реками.

Как стальные зубья вил входят в солому, так проникали повсюду кочевники, несли смерть и разрушения. Ходили слухи, что войско их, состоящее из нескольких орд, обложило 1ерпигов и хочет взять его, чтобы грозить оттуда Киеву.

Так, скитаясь по дорогам и бездорожью, проезжая леса, загрязая в болотах, проводи ночи па земле, Илейка выехал к сторожевому кургану северянских земель. Это был высоченный курган с воткнутым шестом, на котором трепыхалась ветхая тряпка. Здесь начинался, по рассказам крестьян, самый горячий край. Здесь шла война не па жизнь, а на смерть.

Илейка осмотрелся. Прямо перед ним в лощине лежало село, оттуда тянуло пряным запахом цветущей дикой маслины. Кое-где но склону холма и дальше, на лугу, краснели облетающие под ветром редкие маки. Мирно паслась коровенка, и бегал по кругу белолобый теленок, стараясь выдернуть кол, к которому был привязан.