Легенда о княгине Ольге - [4]

— Не выйду, — еле слышно ответил отрок. — Княгиня — моя бабка. Я хочу знать правду.

Столько было твердости в детском голосе, что матерый князь опешил, не знал, как поступить.

— Добро, оставайся… Вижу сокола по лету… — И добавил, погодя, с усмешкой: — Полюбят тебя новгородцы, полюбят… И без моего меча полюбят.

Мальчик зарделся, хотел, видно, сказать что-то дерзкое, но сдержался. Отец заметил его порыв и похвалил:

— Молодец. Умеешь держать себя в узде. Хорошим наездником будешь. — И повернулся к чернецу: — Что там еще написано?

— «И послала к древлянам со словами: «Вот уже иду к вам, приготовьте меды многие у того города, где убили мужа моего, да поплачусь на могиле его и сотворю тризну по своем муже». И пришла к могиле мужа своего и оплакала его. И повелела людям своим насыпать великую могилу, и, когда насыпали, приказала совершать тризну. После этого сели древляне пить, и приказала Ольга отрокам своим прислуживать им. И сказали древляне Ольге: «Где дружина наша, которую послали за собой?». Она же ответила: «Идут за мною с дружиной мужа моего». И когда опьянели древляне, велела отрокам своим пить за их честь, а сама отошла прочь и приказала рубить древлян, и иссекли их пять тысяч. А Ольга вернулась в Киев и собрала дружину».

Арефа умолк. Потом заговорил. Уже не читал по писаному, а обращался к князю от себя:

— Еще тут описано одно страшное деяние княгини. Как она, взяв дань с города Искоростеня голубями и воробьями с каждого двора, привязала каждой птице к ноге горящий трут и пустила на город. Как птицы вернулись под свои стрехи и сожгли город дотла… за то, что жители Искоростеня убили Игоря. И нельзя было погасить, ибо горело все сразу: голубятни, клети, сараи, сеновалы, дома и бани.

У князя кровь отлила от лица.

— Много неправды сотворила твоя рука, монах… Но зачем? Что тебе княгиня худого сделала? Ответь! Ибо все — неправда. И я тому свидетель.

Арефа заговорил таким тоном, как говорят с малым, неразумным дитем:

— Ты свидетель тому, что видели твои невидящие глаза. Душа язычника незряча. Умрешь ты — слепой свидетель, умру я — грешный чернец, останется людям написанное. То, что внушено мне свыше — истина… Истина темной, злобной язычницы, на которую снизошла благодать божья и отвратила ее от греха. И крестил ее цесарь Константин с патриархом в Греческой земле. Просветившись же, она радовалась душой и телом. И наставил ее патриарх в вере и сказал ей: «Благословенна ты в женах русских, так как возлюбила свет и оставила тьму. Благословляют тебя русские потомки в грядущих поколениях твоих внуков».

— Вот как ты повернул, монах… — потрясенно проговорил князь. — Стало быть, чтобы доказать силу твоего бога, ты сделал из моей матери страшную грешницу! Да-а-а… понимаю. Что толку из доброй язычницы стать доброй христианкой… А вот из погрязшей в крови язычницы сделать святую — тоже нужен сильный бог. Пожалуй, и Перуну, и Стрибогу, и Дажбогу, и Яриле, и всем им такое не под силу… — Князь встал. — Только ты ошибся, чернец. Не останется после тебя ни одной буквы. Сожгу я ее сейчас. По праву сына и князя. Эй! Кто там за дверью!

Вошли люди на зов князя.

— Разведите перед крыльцом костер. Живо!

Горела рукописная книга в жарком костре. Летели к звездам искры.

Уходил со двора чернец Арефа, и юный Владимир смотрел ему задумчиво вслед.

Святослав приказал во мрак ночи, туда, где шевелились чьи-то неясные тени:

— До света седлать коней. Малая дружина, Владимир, Свенельд! Побежим в Новгород. Князя ставить.

— Добро, князь, — с готовностью откликнулся голос Свенельда.

Перечеркнув небо, упала звезда.

Веселый молодой голос пропел мечтательно:

— Говорят, над чьим домом упадет звезда — там девка невинность потеряла.

— Ха-ха-ха…

— Оттого и повелось: под счастливой звездой родился.

Рассыпав холодную сверкающую пыль, целый рой падучих звезд ринулся с неба…

Дружный взрыв мужского хохота прокатился из конца в конец княжьего двора.

Вошел в свет костра старый Свенельд, хмуро глядел на догорающую книгу, заговорил:

— Напишут и про тебя, князь… Так напишут: «Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых, и легко ходил в походах, аки пардус, и много воевал… В походах же не водил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел. Не имел он и шатра, по спал, постилая потник с седлом в головах. Такими же были и все прочие его воины. И послал в иные земли со словами: «Хочу на вы идти…»

— Уж не собрался ли ты в монахи, Свенельд, на старости лет? — отшутился князь.

Снова все дружно рассмеялись.

Свенельд возложил тяжелую руку на плечо Владимира:

— Под счастливой звездой ты родился, князь.

И медленно повел грозными очами по темным углам княжьего подворья. И было это как приказ дружине и клятва на верность юному князю, как приказ — забыть навеки, что был он сыном рабыни, ключницы.

В конюшне, в стойле Облака, решил заночевать и Владимир. Не спал, да и не давали спать конюшонки — вели на сеновале разговор, пугали небылицами один другого. А может, и не небылицами… Говорили со знанием дела, горячим шепотом — так страшней: