Легенда о гибели богов - [38]

Дальше ей Зевс не дает развить предположений:

— Знай меру, женщина! — рычит он и в свою очередь делается ядовитым. — Для решения такого щекотливого вопроса не помешало бы нам найти судью, чей опыт позволит одинаково добросовестно взвесить все суждения.

— И где же ты найдешь такое необыкновенное существо?

— Сейчас узнаешь! — Зевс взглядом ищет бога-вестника. — Гермес! Где сейчас может быть Гермафродит?

Тот тянет с ответом:

— Затрудняюсь сказать, отец.

— Постарайся найти его незамедлительно и доставь сюда. Это в твоих силах, тем более что...

Взгляд Зевса случайно падает на Афродиту. Щеки богини любви заливаются пунцовым оттенком, что весьма идет к цвету ее ожерелий. Зевс жестом отпускает бога-вестника. Гера опять берется за свое:

— Мне надоело, что ты расплачиваешься за мою верность вечными изменами! Твои похождения со смертными у всех на устах! Даже я их знаю! И давно! Что Европа зачала от тебя Миноса, Даная — Персея, Каллипсо — Аркада, Ио — Эпафа, Антиопа — Амфиона и Зета, Калика — Эндимиона, Семела — Диониса...

— Не сомневаюсь...

— В Спарте от Леды родились Кастор и Полидевк, один из которых, как говорят, тоже твой, что странно, ибо они схожи как две капли воды.

— Отнюдь. У Полидевка на щеке шрам после кулачного боя.

— И который же из них твой?

Зевс ухмыляется:

— Зачем тебе это знать, женщина?

— А хуже всех порожденных тобой этот полукровок, сын недотроги Алкмены, не постыдившейся отдаться Амфитриону, убийце своего отца...

— Ты же знаешь, что это была случайность — Амфитрион в гневе швырнул в корову свою дубину, а та, отскочив от рогов...

— Ну да, конечно, случайно! — Гера полна ехидства. — Цари могут погибать лишь случайно — это так согласуется с идеей их божественного происхождения! А этот ублюдок Алкид...

— Ну хватит! — Зевс взрывается. — Мне надоело! Снисходя до смертных женщин, я наделяю человеческий род расой героев, его украшением, солью земли...

— Чтобы ты ее только не пересолил...

— Алкид — лучший из них, и я намерен помочь ему добыть трон потомков Персея, которым ныне владеет по моей оплошности этот недоделок Эврисфей.

— Тоже, кстати, твой потомок.

— Ты, кажется, позабыла...

Но, прервав скандал на высшей точке взлета, неожиданно быстро возвращается Гермес. Не один. Он вводит в Зал Двенадцати молодого... скажем так — человека.

— Я счастлив предстать перед владыкой Олимпа! — почтительнейше произносит тот. — Владыкой, великим, как Земля, превыше которого нет под Небом...

Несколько озадачивают его манеры, одновременно не то заискивающие, не то кокетничающие. Гермес тем временем возвращается в свое кресло из серебра и слоновой кости — довольно безвкусное сочетание материалов, почему-то предпочитаемое богами — и встречает дружелюбнейшую улыбку Аполлона:

— Этот молодой человек, похоже, размахнулся на целую речь, — тихо говорит он. — Могу поздравить отца, от которого он перенял манеры, и мать, одарившую его своей привлекательностью. Жаль только, что эти черты портит некая двусмысленность...

— Перестань! — не выдерживает Гермес, и в этот же момент Зевс перебивает Гермафродита:

— Все произнесенное тобою очень достойно. Однако мы призвали тебя не для этого. Ты послужишь в нашем споре судьей — справедливым, беспристрастным, не взирающим на лица!

— Я счастлив хоть в чем-то услужить богам Олимпа!

— Ты, как известно, испытал в любовных играх все прелести как мужской, так и женской роли. — Гермафродит кивает, не то с юношеской скромностью, не то с девичьей застенчивостью. — Так скажи-ка богам Олимпа, в каком качестве ты познал наибольшее наслаждение?

Гермафродит медлит с ответом, украдкой бросая косые взгляды. Судьям справедливым и не взирающим не пристало вертеть головой — а то он бы уже хрустел шейными позвонками.

— В высшей степени двусмысленный молодой человек, — роняет Аполлон.

Наконец Гермафродит находится с ответом:

— Воистину, я бы покривил душой, — восклицает он, — если бы не признал, что означив степень мужского удовольствия равной единице, придется исчислить женское наслаждение равным трижды трем!

— Лживый урод! — бросает Гера.

Владыка Олимпа хохочет.

Совершенно неожиданно голос подает редко берущая слово богиня Деметра:

— Не знаю, стоит ли мне мешаться в этот спор, — тихо начинает она. — Однако, увлекшись спором о наслаждениях, все намертво позабыли о том, что кроме них на долю женщины достаются еще тяготы беременности и муки родов. Мужчины любят щеголять воинской храбростью, однако даже самые робкие из них, знай они, что это такое, предпочли бы вместо родов трижды стать под щит.

Пропустив все эти рассуждения мимо ушей, Зевс, все еще хохоча, привлекает к себе виночерпия.

Блистательная Гера молчит.

Достойный этому ответ будет дан со временем.

* * *

Услышав крик древнего бога, великий воин останавливается и прислушивается.

Выглядит он здорово и жаль, что во мраке темницы древних богов некому оценить грозную красоту украшенных конскими хвостами пятидесяти шлемов, великолепие сработанных киклопами доспехов, остроту копий, крепость клинков, затейливость изображений на щитах, способных отразить даже молнии Зевса.

Великий воин ждет, но новых криков не следует, и он снова продолжает измерять шагами тьму, как делает уже века — мимо рядов кованных железных дверей, на засовах которых окаменела осевшая пыль веков, сквозь тишину и крики, сквозь безнадежность, сквозь отчаянье...