Легенда о гибели богов - [37]

— В конечном счете, — прорывается в его затуманенное сознание, — в основе своей мир этот лишен как цели, так и смысла, так и заранее предопределенного пути. В нем нет запретов и потому все дозволено. Но эта вседозволенность, увы, равна признанию грустных истин. Все дозволено, нет возмездия, но нет ни надежды, ни награды...

— Каждый из нас одинок в этом мире...

Древний бог засыпает.

И вскоре кричит.

* * *

Седая вершина Олимпа скрыта клубящейся облачной мглой. В чертогах богов, в зале Двенадцати, откуда зримо все, причастное рождению, идет пир. Кудрявый Ганимед запускает ковш в сосуд с напитком богов — и те становятся свидетелями семейного скандала.

Скандал начинает супруга Зевса, волоокая блистательная Гера, сидящая в таких случаях по его левую руку:

— До каких пор! — неожиданно начинает она, с силой грохнув чашей по столу. — До каких пор я буду видеть здесь, в этом зале, в святая святых, этого фригийского мальчишку!

Боги смотрят в свои тарелки. Как известно, после великой битвы Зевс жребием разделил между ними области и острова Ойкумены, походя обделив при этом Гелиоса, титана солнца. При этом ей выпал славный край Арголида, где волоокую богиню и поныне ревностно почитают, почему-то непременно изображая ее с рогами. Люди сведущие утверждают, что это связано с культом коровы, однако люди непочтительные ехидно намекают на вечные измены Зевса.

— Вспомни, как ты преследовал меня, прежде чем добиться своего! А добившись, принялся унижать своими похождениями! Ты переспал чуть ли не со всеми богинями и нимфами, но и этого тебе показалось мало, ты опустился до смертных женщин — а под конец притащил сюда этого отвратительного мальчишку!

На смазливой мордочке Ганимеда, сына Троза, выступает плачуще-обиженное выражение.

— Ты не права, — изрекает Зевс. — Он прекрасен!

И притянув виночерпия к себе, демонстративно одаривает поцелуем.

— Вот так ты, отец богов, готов пренебречь приличиями, порядком и стыдом ради этого изнеженного...

Закончить супруге Зевс не дает:

— Перестань, это тебе не к лицу. Великая богиня унижает себя ревностью к мальчику, которого я, любя красоту... В конце концов, нам нужен был виночерпий?

— Раньше это делал Гефест!

— Ну да, конечно, хромая и разнося по залу запах кузницы! Хорошее занятие для великого бога!

— До того, как твой взгляд упал на этого пастушка, ты не замечал за своим сыном подобных недостатков!

— Зато ты замечала — оттого он и хромой... — Зевс поворачивается к виночерпию. — Иди ко мне, мой красавчик! Пока ты дорог мне, тебя никто не обидит. Раз великой Гере не по душе твои услуги, то ей, как в прежние времена, будет прислуживать Гефест.

Пока в голове стола идет перепалка, улыбчивый Гермес наклоняется к соседу:

— Я вижу, ты чем-то озабочен сегодня, Феб? — спрашивает он, опершись о подлокотник.

Изящный, украсивший голову цветами, светловолосый бог делает ладонью неопределенный жест:

— Несколько огорчен.

— Быть может, я окажусь тебе чем-то полезен?

— Едва ли, — Аполлон бросает косой взгляд на излишне пронырливого отпрыска нимфы Майи. — Помнишь Гианкифа?

— Как же, как же! — подхватывает тот. — Твоя последняя победа, насколько мне известно. Чудный мальчик... Не хочешь ли ты сказать...

— Мы забавлялись, метая диски, — роняет Аполлон. — Внезапно налетел ветер с Тайгета, швырнув Гианкифу в лицо его собственный диск. Я не успел вмешаться. Мальчику раздробило голову. Вдребезги.

— Ты должен был быть готов к этому, раз избрал в любимцы смертного. Тебе так жаль его?

— Как тебе сказать... Признаюсь, его имя связано для меня с приятными воспоминаниями. Но вид этого кровавого месива, куски черепа, перемешанные с мозгом... Все к лучшему. Счастье должно оборваться на своей сияющей вершине, прежде чем превратиться в сереющие будни. Я воздвиг ему прекрасный курган в Амиклах. Но если я узнаю, что у этой случайности был виновник...

Глаза сентиментального бога вдруг становятся злыми.

— Да, я знаю, тебе завидовали. Тебя, однако, не беспокоит, мой Феб, что люди, склонные перенимать все, особенно то, что перенимать вовсе не следует, сделают обыкновением сожительство мужчин с мальчиками, особенно последовав примеру столь аристократичного бога?

— Почему это должно меня беспокоить? — Аполлон пожимает плечом. — Тем более, что мне не зазорно следовать примеру отца. Я-то, по крайней мере, оставляю своих любимцев на земле, а не затаскиваю на Олимп.

Блистательная Гера тем временем продолжает изводить супруга упреками — и тот не выдерживает:

— В конце концов, — веско произносит он, — иметь привязанности на стороне — законное право мужчин, и не женщинам жаловаться на несправедливость, ибо природа наградила их тем, что в любовных играх они испытывают, по крайней мере, вдвое... втрое больше удовольствия!

Потрясенные этим аргументом, боги, не сговариваясь, отрывают глаза от тарелок.

— Так уж и два! — раздраженно восклицает Гера и вдруг, успокоившись, становится самим ехидством. — И каким же путем ты достиг этого открытия, супруг мой? О да, мы знаем, что пути твои неисповедимы, чтобы похитить Европу, ты превратился в быка, чтобы овладеть Ледой, принял образ лебедя, чтобы соблазнить Данаю, ты обратился золотом, и хорошо еще, что оно не попало в лапы какому-нибудь ювелиру, а то имели бы мы вместо Зевса набор браслетов. Но неужели ты, зайдя в своих изысканиях дальше...