Легенда о гибели богов - [25]

Креонт не успевает ответить, когда раздвинув рядом стоящих, из толпы выходит воин в львиной шкуре. Под ней блестит медь доспеха, на поясе меч, на плече лук, за спиной колчан...

— Ну, это сделано мной! — громко заявляет воин, отыскиваемый тысячью глаз. — А теперь убирайся к своему царю, пока я не повторил того же с тобой!

Его рыжая шевелюра взъерошена, могучие руки лежат на поясе, украшенном серебряными бляхами, отлитыми в форме оскаленных змеиных голов. Он улыбается, и улыбка эта не сулит ничего хорошего посланникам воинственного царя.

— Царь Креонт, — кричит гонец, — этот человек должен умереть!

— Последний раз говорю — убирайся! — орет рыжеволосый, не дав правителю открыть рта. — Ни тебе, ни твоему царю нечего получать в Фивах!

Ожившая толпа издает рев, обещая поддержку воину в львиной шкуре. Что-то взывающий к ней Креонт оглушен шумом, видны только бессильно взмахивающие руки правителя. Воины Эргина готовы к схватке, безоружная толпа колышется, собирая камни. Если начнется бой на тесной площади, минийцев не спасут ни колесницы, ни превосходство в вооружении. Пригнувшийся было, как готовый к прыжку зверь, рыжеволосый вдруг выпрямляется и возвращает в ножны меч:

— Расчистить им дорогу! И скажи своему царю, гонец, что когда я убью его самого, минийцы будут платить двойную дань против той, что имели с Фив!

Толпа повинуется, расчищая проход.

— От кого передать? — кричит глашатай.

— Скажешь — от Алкида, сына Амфитриона, потомка Персея!

Осмелевшая толпа провожает колесницы улюлюканьем и свистом. Кони срываются в галоп.

— Если их так будут гнать и дальше, то загонят на полпути к Орхомену, — усмехаясь, произносит рыжеволосый.

Но когда ворота Фив захлопываются за чужаками, все снова смотрят на него с надеждой и тревогой.

— И что же теперь, Алкид? — устало вопрошает Креонт. — Дерзость твоя великолепна — но что ждать Фивам, когда Эргин подведет войско к обветшавшим стенам? Семь лет назад он разоружил город и повторил то же самое после похода семерых. Чем ты собрался его защищать, воинственным криком или женским плачем?

Но воин в львиной шкуре не слушает правителя. Он смотрит в толпу:

— Оружие будет! Кто готов пойти на смерть за свободу?

Толпу размывают внутренние течения.

— Пошли за мной! — бросает рыжеволосый.

Он ведет добровольцев к святилищам кадмейской цитадели. Оставив их на площадке и взойдя по ступеням, Алкид распахивает двери храма Афины. Тусклого вечернего света хватает, чтобы отразиться в блеске посвященных ей даров: золоченых треножников, драгоценной утвари, развешенном на стене оружии, захваченном поколениями фиванцев в удачных для них войнах. Даже известный решительностью Эргин не тронул его. Он тоже боится гнева богов.

— Вот оно — оружие свободных Фив! — провозглашает воин, входя под священные своды.

Одетая в роскошный пеплос, раскрашенная статуя богини-воительницы глядит на него пустыми глазами. Никто больше не входит в храм. Воин в львиной шкуре оборачивается:

— Или я имею дело с трусами!?

— Но Алкид! — решается кто-то. — Ведь это оружие посвящено богине!

— Она простит поднявших его за свою свободу! Ну!

Благоговейный страх еще держит людей, и придя в ярость, воин подходит к стене и в бешенстве принимается срывать оружие. Оно с лязгом валится на пол, а он, рыча как зверь, шкуру которого носит, шагая вдоль стен, сопровождает каждое свое движение металлическим грохотом.

— Ну! — орет воин снова. — Нет или да? Или я уйду, предоставив Фивы их судьбе!

Один за другим его добровольцы входят под своды. Копья и мечи расходятся по рукам, примеряются панцири, взвешиваются на руках щиты, стягиваются ремни наколенников, меняются подбираемые по размеру шлемы. Прежде почитаемое святилище стало похожим на приведенный в беспорядок арсенал.

Оружия все равно не хватает. Воин ведет людей в храмы Зевса, храм Аполлона, храм Геры. В последнем, где оружие отыскать более чем трудно, рыская по храму, он расшвыривает попадающиеся под ноги дары. Явное кощунство, но остановить вошедшего в раж носителя львиной шкуры ни у кого не хватает духа. Нет признаков божественного гнева — что ж, воля богов неисповедима, быть может, им угодно, чтобы в их храмах хозяйничал буйный пришелец, титулующий себя потомком Персея?

На площади, снова поднявшись на ступени храма Афины, он делает смотр своему ополчению. Облаченное в доспехи разных времен и племен, оно маскарадно пестро. Впрочем, ему не занимать уверенности:

— А теперь — ступайте! Соберемся здесь, на заре. Я же останусь ночевать в храме богини. Если мои поступки неугодны ей, то я сам испытаю тяжесть ее гнева!

Прошедший день умирает последним лучом заката. Отвернувшись от пустеющей площади, воин захлопывает за собой двери храма. Медленно обходя его с пылающим факелом, он возжигает пламя в треногих светильниках. Потом бросает на пол львиную шкуру и садится, чего-то ожидая или просто готовясь ко сну. Его голова задумчиво подперта кулаком.

В тишине храма слышно лишь шуршанье мышей. Но проходит время, и человек ощущает другое присутствие, которое скорее всего не заметил бы обычный смертный. А кто сказал, что он из обычных людей? Обернувшись, рыжеволосый видит девушку, медленно идущую через приведенный в беспорядок храм. Поверх простого хитона скроенная из козьей шкуры эгида. Воин не задается вопросом, кто она. Он это знает.