Легенда Кносского лабиринта - [18]

До самого вечера я не разговаривал с Астерием и старался даже не смотреть в его сторону. Не слишком-то приятно, когда над тобой издеваются. Впрочем, очень скоро на посторонние размышления не осталось сил. Кажется, кое в чем синеглазая язва права — по ночам стоит спать. Машинально передвигая ноги по направлению к постели, я надеялся, что в ней не окажется никаких посторонних предметов — упаду сверху и не замечу. Однако посторонний предмет имел на этот счет собственное мнение. На моем ложе сидела Ариадна.

Антистрофа третья. Минотавр

К себе идти не хотелось. Вечер пах медом и солью, подзуживая сбежать в дальнюю бухту: валяться на песке, считать звезды, купаться в черной воде, разгонять крабов, выбирающихся по ночам на берег. Жаль, но сегодня спокойствию крабов, по-видимому, ничего не угрожает. Я так и не поговорил с сестренкой, а разговор этот, зная ее темперамент, лучше не откладывать. Пустит на дрова половину дворца и не заметит. Тяжело вздохнув, я направился было в сторону гинекея, как мне на глаза попался раб, которого я лично отослал к трезенцу — проводить к новому месту жительства. Вид у него — у раба, не у трезенца — был подозрительно помятый и всклокоченный, так что я просто взял несчастного за шиворот и приступил к допросу. Слова посыпались горохом из прохудившегося мешка, и стало ясно — я опоздал. Ариадна успела перехватить посланца, вытрясти из того суть моих распоряжений и, судя по всему, они ей не понравились. Поэтому она самолично направилась к афинскому гостю — отговаривать от нелепой затеи. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать туда же — возможно, я еще успею предотвратить убийство.

Зрителей снаружи набралось порядком. Все, конечно, делали вид, что заняты своими делами, но тишина во дворе стояла мертвая, и звуки, доносящиеся из дома, были слышны совершенно отчетливо. В данный момент там, похоже, бесновалась стая озверевших котов, дерущихся за право разорвать на мелкие клочки покрывало и занавеси, и время от времени раздавался шум падения чего-то тяжелого. Приказав зевакам немедленно расходиться — кажется, меня впервые не приняли всерьез — я тяжело вздохнул и вошел внутрь, на всякий случай прикрыв голову локтем. Маска маской, а глаза надо беречь. Как в воду глядел — мимо просвистела ваза и, разбившись о дверной косяк, обдала меня дождем из мелких осколков. Набрав в грудь побольше воздуха, я во всю мочь рявкнул: «Прекратить!» — аж у самого в ушах зазвенело. Наступившая после этого потрясенная тишина дала мне возможность наконец-то осмотреться и прикинуть масштаб разрушений.

Ариадна, раскрасневшись и тяжело дыша, стояла у окна, держа в руках очередной метательный снаряд — какой-то кувшин. Количество черепков на полу наводило на мысль, что она принесла с собой для разговора половину гончарной лавки. Тесея я заметил не сразу, даже хотел заглянуть под кровать — вдруг сестренка уже прикончила афинского героя, и теперь с помощью разбитой посуды заметает следы преступления? Но, обернувшись, увидел, что трезенец еще жив, только слегка растрепан и поцарапан. Видимо, он прятался от аргументов рассерженной женщины за парадным щитом, до того мирно висевшим на стене. Быки в дурном настроении явно казались ему сейчас более приятной компанией, чем хрупкая девушка. Не знаю, чего мне хотелось больше: отобрать у Ариадны последний кувшин и разбить его — хорошо бы о чью-нибудь голову — или от души посмеяться над «великой битвой». Не сумев сделать выбор, я выглянул во двор, подозвал к себе одного из рабов и коротко приказал ему отвести гостя ко мне в комнаты, сдав с рук на руки охране. Тесей молча повиновался моему жесту и, не оглянувшись, пошел за провожатым. Сестра рванулась было следом, но я решительно взял ее за локоть и повел в другую сторону. Хватит уже развлекать челядь.

Дотащив девчонку до закутка между двумя кладовыми, я отобрал у нее кувшин, который та все еще держала в руке, с наслаждением грохнул им о ближайшую стену и поинтересовался:

— Ну?

— Ты… ты… чудовище! Зверь! Я, дура, тебе верила, а ты… — и злые слезы ручьем.

— То, что я чудовище, известно далеко за пределами Крита. Немедленно перестань реветь и объясни, из-за чего ты устроила это безобразное представление.

— Я не позволю тебе забрать у меня Тесея! Он мой, слышишь ты? Мой!!!

Пожимаю плечами — я, наверное, никогда не научусь понимать женщин. Можно подумать, я собирался съесть трезенца на ужин.

— Если будешь продолжать в том же духе, то получишь его труп в полное свое распоряжение. Будет тихий, послушный, из дома ни ногой…

— Я так и знала! Теперь ты угрожаешь мне? Но он все равно не будет с тобой, я… да я сама тебя убью!

Не в силах больше слушать этот бред, я взял сестру за плечи и встряхнул. Легонько. Ее голова мотнулась, зубы клацнули — кажется, она даже прикусила язык, — но некоторая доля осмысленности вернулась в затуманенные глаза.

— А теперь давай сначала. Объясни. Что. Произошло. И без истерик, если можно.

Абсолютно не по-царски хлюпая носом, Ариадна рассказала, что кто-то из рабынь со слов одного из садовников наплел ей, будто я слишком много времени провожу наедине с Тесеем, по вечерам мы часто уходим гулять, держась за руки, и нас даже видели в объятиях друг друга. (Ага, вероятно, когда я учил трезенца держать равновесие на скользких валунах в ручье, тот оступился, и мне пришлось ловить героя, чтобы шею себе не свернул. Он смешно барахтался у меня в руках — как рыба, вытащенная из воды, — а я потом украдкой потирал плечо, потому что пушинкой Тесея никак не назовешь.) А сегодня утром повариха слышала, как я велел афинянину держаться подальше от его возлюбленной да еще и вознамерился поселить того у себя в подземельях. Любому ослу ясно, зачем.