Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки - [132]

Подсолнечник сменился кукурузой. В густой зелени высоких кукурузных стеблей тут и там лиловели нежные метелки. Вдруг словно сеном повеяло. Так пахнут травы на болоте в знойный день. Кони жадно потянулись мордами к сочным стеблям. Похрупав малость, они привычно продолжали свой путь. Возчик по временам натягивал поводья и поторапливал их:

— Н-но, детки мои, поживее!

По серому от пыли лицу возницы, оставляя за собой белесые следы, струились тонкие струйки пота. Он уже давно не следил за дорогой и подремывал, уронив руки с поводьями себе на колени. Поэтому, когда кони неожиданно резко остановились, он испуганно вздрогнул.

— Тпру! — вскрикнул он, с изумлением уставясь на неизвестно откуда взявшуюся перед ним женщину. Она шла по самой середине дороги, и кони едва не ткнулись мордами в покрывало, которым она укуталась с головы до пят.

Женщина отступила на обочину, пропуская арбу. Из-под края покрывала виднелись босые ноги. По тому, как осторожно она ступала и как при этом поджимала пальцы, видно было, что ей больно окунать ноги в раскаленную дорожную пыль.

Он вяло махнул рукой: садись, мол, подвезу. Она нерешительно забралась позади него в арбу, и он, натянув поводья, прикрикнул:

— Н-но, детки мои!..

И арба опять медленно поволоклась по проселку. Вскоре они поравнялись с единственным на всю округу деревом — раскидистым тутовником, росшим поодаль от обочины. Кони сами свернули с дороги и потащились к его тени. Дерево так густо было покрыто пылью, что его жесткая темная листва казалась почти черной.

Возница с трудом распрямил затекшую спину. Он с любопытством оглянулся на свою нечаянную спутницу, однако так ничего и не разглядел — она не оставила в своей чадре даже маленькой щелки для глаз. Но что-то подсказывало ему, что она молода. Он нащупал позади себя небольшой узелок с белым хлебом и халвой, развязал и протянул женщине:

— Отведай, сестрица.

Она в ответ лишь мотнула головой. Он не стал настаивать, съел все сам, потом вытащил из сумы персики, завернутые в темно-коричневую бумагу, отобрал два получше и положил перед женщиной. Ни слова не сказав, она взяла их и, по-прежнему кутаясь в покрывало, начала есть.

Перекусив, он привалился спиной к борту арбы и заснул, а когда проснулся, то увидел, что тень от дерева переместилась на восток и кони опять оказались на припеке.

— Н-но, детки мои!

Отдохнувшие кони поначалу довольно живо тащили повозку, но быстро выдохлись, и уже никакие понукания не помогали. Возница в который раз вытащил деньги и стал их пересчитывать. Ни цокота копыт, ни громыханья колес — все звуки тонули в пухлой серой пыли. Средь этакого безмолвия особенно отчетливо был слышен звон перебираемых монет. Вздохнув, возница наконец припрятал деньги и, полуобернувшись к спутнице, спросил:

— Откуда путь держишь, сестра?

— Из касаба, — шепотом ответила она.

Вокруг простиралась безбрежная равнина — местами свежевспаханная под зябь, местами покрытая нежной зеленью или бледной желтизной. Через всю эту однообразную безбрежность тонкой серой бечевой тянулась узкая дорога. Солнце заметно скатилось к западу.

— В какую же деревню идешь?

— В Кирмитлы.

— А мы из Хемите.

Женщина неуверенно спросила:

— Вроде бы это через две деревни от нашей?

— Так, так…

Они надолго умолкли. Наконец он опять спросил:

— Какая же нужда погнала тебя в касаба?

Она промолчала. Он решил, что она не расслышала, и переспросил:

— По какому делу, спрашиваю, в касаба ходила?

И опять женщина не ответила. Он удивился, но виду не показал, напротив, надолго умолк, вроде бы обиделся. Но любопытство взяло верх.

— Такое у тебя, видать, дело, что и сказать-то стыдишься…

— Почему? Мне стыдиться нечего.

Возчик был невысокого роста, мосластый, жилистый. На его тонкой шее проступали набухшие вены, глаза прятались под густыми черными бровями. Одет он был в необъятно широкие шаровары черного цвета и ярко-желтый минтан. На голове сидела набекрень новенькая кепка. Помолчав, женщина продолжала приятным мелодичным голосом:

— За разводной бумагой ходила. — И объяснила: — Развелись мы с моим благоверным, вот и ходила за бумагой.

— Вон оно, оказывается, что…

Над горизонтом белыми парусами вздулись облака. Со стороны моря потянуло слабым ветерком. Он слегка всколыхнул пыль на дороге, но вскоре утих. Возница, обернувшись, небрежно обронил:

— Скинула б с себя чадру-то, небось упрела. Кому ты здесь нужна среди такого безлюдья.

Она отбросила с лица край набивного ситцевого покрывала. Возница глянул и обомлел. Никогда еще не видывал он таких больших жгуче-черных глаз. Полные щеки пылали от зноя, как раскаленные уголья, пухлые губы приоткрылись. Подбородок казался особенно нежным и тонким. Да она же самая настоящая красавица! В складках высокой шеи застыли бусинки пота, дебелые руки спокойно лежали на пышных бедрах.

Возница то и дело оборачивался и бросал на нее долгие, немного растерянные взгляды. А когда отворачивался, то невольно жмурил глаза.

— Н-но, лошадушки!

Он опять обернулся. Женщина сидела, застыв в напряженной позе, избегая встречаться с ним глазами. Он хрипловато спросил:

— Как зовут тебя?

— Дал Эмине.

— Дал Эмине, — повторил он. — Послушай, Дал Эмине, а ведь твой благоверный, видать, большой был дурак.