Легче воспринимай жизнь - [7]

— Мы здесь прекрасно обходимся вдвоем. Отец доит корову, ходит в магазин, теперь две недели он температурит, тогда доктор приносит что-нибудь или сестричка его. Я готовлю еду, отец моет посуду, потому как настоюсь на ногах вволю, пока приготовлю. Господи, вся беда в ногах. Были бы у меня ноги, никто не услышал бы от меня ни слова. Какая-то зависть грызет, смотрю часами и окно, думаю про тебя, про твое детство и про свое детство, а за окном весь поселок идет, бежит, будто хотят сказать тебе: вот наши ноги! Болезнь это уже, знаешь?

Пранас чистил рыбу, мать сидя резала лук и от этого плакала. Пранас сказал:

— Ты только про это думаешь, оттого и образы.

— Я не только про это думаю, но десять лет уже после аварии, как я не выхожу из дому. Раньше, пока отец еще мог водить машину, иногда вывозил меня в лес, к озеру, а теперь четыре стены и окно… и никуда… (Мам!) Десять лет тюрьмы! (Мам!) Столько дают за убийство человека, а я за что? С луком покончили, наплакались… Прости, что не успел приехать и сразу тебя поставила за плиту, я не лентяйничала, у меня наготовлено всякой всячины, как на пасху, но ты сам захотел рыбу. Скажи «да».

— Я сам захотел. Давно не ел рыбу и уже не помню, когда ее чистил… Насколько же рыба благороднее той же свинины или бычка, — Пранас попытался перевести разговор в кулинарное русло.

— Не будем хулить мясо, — сказала мать, наливая в сковороду масло, — оно этого не заслужило, а отец мяса уже не ест, не может или не хочет, он все вычитывает про здоровье, что можно и чего не следует, что помогает и что полезно, он знает столько про медицину, что иногда я пугаюсь, а про рак у него целая библиотечка…

Пранас сделал предупредительный знак, но мать отмахнулась.

— Да нет у него рака, пройденный это у нас этап, — сказала она на выдохе, понизив голос. — У нас теперь на повестке дня катастрофа, воспаление легких, атеросклероз и старая его идефикс, которая временами становится нестерпимой, — долголетие…

— Как тебе показался материал для занавесок? — спросил Пранас.

Мать поняла его попытку с первого раза, носком ботинка бить ее по ноге не было нужды. Засмеялась.

— Не совсем то, что я хотела, но я не знаю, чем нынче в магазинах торгуют, узница я, как выше было сказано… Он бреется… Другой раз повторяешь и повторяешь, пока услышит, сначала думала, что не понимает или разговаривать не хочет. Все будет хорошо. У меня есть проект перестройки первого этажа. Нужно, конечно, время. И твои силы… Отец переживает твой приезд.

— Я тоже переживаю.

— Это другое. Не знаю, как объяснить, сама не понимаю, он все переспрашивает: правда, что ты останешься теперь здесь жить, как надолго? Говорю, ну, может быть, на год, откуда мне знать? Приезжает домой хозяин, молодой мужчина, и, слава богу, нам, старикам, будет легче, а он мне говорит: меня отправляйте в приют для престарелых, я уже не годен на жизнь… Сколько у него сил? Но он все двигается, двигается, прикручивает, откручивает. Ему кажется, что весь дом стоит на нем по-прежнему, не будет его, и — все! А живем мы больше помощью твоего доктора и, к слову, вниманием президента, но все это иногда трудно принимать со спокойным сердцем, становится похоже на «армию спасения», на милостыню, — голос ее не дрогнул, но, не без усилии воли, она позволила себе только кашлянуть, прочищая горло. — У президента сегодня бал, жена его приходила утром, принесла вот этих карпов, болтушка милая, детей бог не дал, тысяча проблем от этого у женщин, спрашивала, правда ли, что ты сегодня приедешь, я ей сказала, что да, и намекнула, что у нас сегодня тоже бал. Думаю, что она поняла, хотя видит и слышит она только себя одну. Ты не убежишь сегодня к ним?

— Нужно обновить немного мебель, — сказал Пранас, — на первом этаже — там просто рухлядь.

— Ты только меня не кори, — сказала мать. — Я сама ничего не могу сделать. Могу только дать деньги. Конечно, ты должен иметь условия и уют, чтобы мог работать. Иначе ты сбежишь при первой оказии. Знаешь, милый гость, рыба уже созрела для сковородки. Открой окно. Мне нечем дышать…

Мимо кухни прошел отец в белой сорочке и направился к лестнице.

— Куда ты, отец, в белой сорочке? — крикнула мать.

— В котельную. Посмотреть за печкой… Все говорим, говорим, планы, проекты, и ничего реального.

Потопал вниз. Было слышно, как он споткнулся на повороте или наступил на что-то.

— Пойди за ним, — сказала мать. — Он встал с постели только в твою честь. Ему запрещено выходить.

— Но он уже вышел.

— Если не позовешь, он пробудет там и час, и вечер. Там его лаборатория жизни.

Пранас спустился вниз и нашел отца обеспокоенным. Он зажигал спичку за спичкой и подносил огонь к трубке в дверце котла.

— С вентиляцией в порядке, не так ли? — спросил Пранас.

— Однако это не значит, что ее не нужно проверять.

— Доверяй и проверяй.

— Газ непривычен в нашем быту, — сказал отец. — Мы выросли на керосине и электричестве.

— Это так, — сказал Пранас. Потом он огляделся при свете желтой лампочки и спросил:

— Скажите, па, — он отчима с детства называл отцом по своей доброй воле, — вот эта рухлядь, что лежит здесь столетиями, тысячелетиями, может когда-нибудь пригодиться в хозяйстве?