Легче воспринимай жизнь - [21]

Бросил ружье на заднее сиденье.

Шел час за часом, а поиск ничего не давал. Они останавливались и расспрашивали людей, разговаривали с шоферами автобусов, выезжали на проселочные дороги и лесные тропы, и все было тщетно. Пошел дождь, который к вечеру усилился и превратился в ливень. Из какой-то конторы Пранас позвонил домой, но там тоже не было новостей.

Дорога размокла, и они дважды выходили из машины босиком, толкали ее плечами, ноги увязали в глине.

— Наверно, все? — сказал Ачас. — По правде, все это мы делаем больше для успокоения души?

В это время отец сидел в лесу на земле, опершись спиной о ствол дерева, и смотрел на дорогу, по которой нет-нет да проезжала машина, подсвечивая фарами. По стволу ручейками стекала вода и собиралась вокруг него, но он не чувствовал этого, как и не испытывал страха перед днем завтрашним. Дни все одинаковые, думал отец, потому как этот самый «я» их переживает. Главное, думал, это сберечь «я». Рядом стояло ведро, почти доверху наполненное водой.

Утром отец медленным шагом, словно во сне, поднялся по тропинке, ведущей в сад, открыл гараж и подоил корову. На промокшем пиджаке торчали прилипшие желтые листья орешника. Когда он поднялся на второй этаж и вошел в кухню, мать и сын завтракали. Он поставил ведром с молоком на табурет и пошел в комнату, оставляя за собой лужицы воды.

Пранас молча раздел его.

— Где вы ходили, па?

— Подоил корову.

— И больше никуда?

— Нет. — Потом сказал: — Среди всех ценностей незаменима только свобода.

Появился доктор, а за ним прибежали фельдшер и сестричка. Сестричка на кухне кипятила инструменты. Потом пришла Инга, села напротив матери и взяла ее руки в свои.

На кладбище собралась уйма народа, и большинство мать не знала в лицо. Она сказала сыну:

— Сколько наехало народу. Я и не подумала бы, что его столькие помнят.

Мужчина в сером поношенном плаще устремил влажные глаза на вершины сосен и сказал:

— Друзья этого человека, которого уже нет с нами!.. Каждый, приходя в этот мир, создает свой собственный образ, за который впоследствии он становится в ответе, потому что человек свободно выбирает свою судьбу и никто не может его заставить чувствовать истину и свое назначение по-другому, чем ему это кажется… Мой ушедший друг, которого я знаю и помню ровно столько, сколько помню себя, он всегда был превыше всего предан идеям авиации. Это был смысл и пафос всей его жизни. Я знаю его, немолодого, согнувшегося инженера МТС, но у меня хранится вырезка из санкт-петербургской газеты, в которой пишут о смелом юноше, который на планере с приделанным мотоциклетным мотором пытался перелететь Финский залив… В свои двадцать пять лет он был одним из организаторов нашего аэроклуба и мечту об авиации он прививал десяткам и сотням таких же молодцов, каким он был сам. Высокого роста, красив и силен, он был кумиром студенчества, и, помню я, с какими торжествами принимали его жители родной деревушки и округи, куда мы с ним прилетели на одномоторном трескучем самолетике и приземлились прямо на пастбище напротив костела. И помню, как, узнав о его прибытии, народ повалил из костела, не дожидаясь конца молебна, и обступили его самолетик, а он, молодец, смущенно улыбался и повторял: «Не сердитесь, не сердитесь…» Жизнь имеет столько смысла, сколько в нее человек вкладывает…

Пранас спросил мать, нагнувшись к ее уху:

— Ты знала? Имею в виду авиацию?

Она подняла на него непонимающие глаза:

— Может быть, не все.

Пранас первым бросил в могилу горсть земли. Ачас и доктор, сбросив пиджаки, помогли засыпать могилу желтым влажным песком.

С вечера договорились, что если будет солнечная погода, обязательно выедут на пикник семьями. С шашлыками и белыми грибами. День выдался, эго было видно с раннего утра. Машины Ачаса, доктора и инженера, дочь которого пострадала от собаки, к десяти ноль-ноль собрались у дома Вайткусов.

Когда Ачас прогудел под окнами, мать и Пранас кончали завтракать.

— Ты поедешь с нами?

— Нет. Полежу. Поваляюсь. Знаешь, я еще не могу отойти от всего. — Потом она спросила: — Инга тоже поедет?

— Да. Наверно. Она обещала подойти.

— Ну и хорошо.

Он поцеловал ее в лоб и собрался уходить.

— Посмотри за котлом, — сказала мать. — Нужно пригласить ремонтников. Отец говорил, там время от времени прорывается вода и может затопить вентиляцию.

— Я смотрю два раза в день, — сказал Пранас.

— Прости. Сколько лет я слышала, это уже в крови.

Пранас уже спускался в котельную, но его перехватили у самых дверей.

— Пран, а мама не с нами? — спросил Йонас, появившись вдруг на лестнице. — Может быть, это последнее солнечное воскресенье. Маленькие праздники — они продлевают жизнь.

Тем временем Ачас, приметив вдову, поглядывавшую в окно, замахал руками.

— С нами! Кому сказано, сударыня. Тотчас же спускайтесь и едем па природу!

Инга с Пранасом привели мать и посадили в машину доктора.

За шашлыками и за грибами говорили о том и о сем, стараясь не вспоминать недавние события, на что каждый имел спои причины.

Только мать не выдержала и разок сказала сыну вполголоса:

— Помнишь, когда ты очищал чердак, отец простыл в первый раз? (Да.) Знаешь, что он искал и найти не мог? (Нет.) Во время ремонта отнесли на чердак сверток с газетными вырезками, с рецензиями о твоих концертах. Я целых двенадцать лет собирала. Вот этого свертка отец и не нашел… (Господи, стоит ли?) Я это опять вспомнила, на кладбище, тот заговорил о вырезке из газеты Санкт-Петербурга.