Легче воспринимай жизнь - [19]

— О господи!.. — застонала девушка.

Мать, наверно, услышала их шаги, потому что сама открыла дверь. Глаза были испуганные, а на лице появилось неестественное удивление.

— О-о! — только и сказала.

— Я ваша доярка коровки, — сказала Инга.

— Продать пора корову, она уже становится нам не под силу, — сказала мать и увидела, что сын не одобрил ее.

— Вот ведро для молока держим, вот здесь, на лестнице, вот на табуретке, — пробормотал Пранас.

— Вот на этом табурете, вот? — спросила Инга.

Мать спохватилась, стала приглаживать руками не чесанные с утра волосы и уронила наземь свою палку.

— Кричит кто-то, вот уже минуты две, — сказала мать и захромала к окну.

Инга подняла палку и прислонила к окну. Пранас стал разливать молоко по банкам.

— Это был такой страшный крик, — сказала мать обеспокоенно. — Не похоже было на голос человека.

— Я вас познакомлю с отцом, — сказал Пранас. Он сказал «вас» с расчетом на слух матери.

— Он спит, — поспешно сказала мать. — В другой раз. Если случится…

Она стала полоскать ведро. По поселку снова прокатился крик, на сей раз тягучий и однотонный, будто дрожала задетая струна.

— Эго голос человека или нет? — Мать устала, уселась па стул и, тяжело дыша, облокотилась о холодильник.

Отец тем временем мерял температуру. Надев очки, он долго рассматривал ртутный столбик. Не потому, что не видел, а скорее потому, что ему хотелось увидеть его другим. Так он и сказал:

— Как ни гляди — не твое.

Взял газету, что лежала на постели, и стал рассматривать спортивную страницу.

— Человек кричит, — сказал он, и никто его не услышал.

Ачас длиннющим бруском оттолкнул овчарку и пытался ударить ее, но не попал, и брусок выпал у него из рук, а когда он снова его подхватил и, бледный и взволнованный, оглянулся, овчарки как и не бывало. Ноги и руки девушки были багровыми от крови, и она кричала от боли, от страха и от ужаса только что пережитого. Потом на веранде закричала ее мать, однако сил ее надолго не хватило, и женщина упала в обморок.

Из дома выбежала Роза в нижнем белье. Она увидела кровь, Ачаса с бруском в руках, слышала крик матери Аусте, все это в ее сознании перепуталось и смешалось с предчувствием и страхом последних дней, и боязнью за Ачаса, и теми быстрыми переменами от добра ко злу и несчастья к счастью, что пережила она.

— Ачас! — крикнула. — Что здесь?!

— Овчарка. Бешеная овчарка… Подержи Аусте, я подгоню машину.

Девушка была в состоянии шока, и это в любом случае гарантировало, что боли она не чувствует.

— Не бойся испачкаться, — сказал Ачас. — Это не масляные краски.

— Прости, — сказала Роза.

Она поддерживала девушку, обняв ее плечи, и чувствовала, как дрожат ее собственные руки. Ачас заехал на газон, и они положили девушку на заднее сиденье. Под ногами путался брусок, которым он хотел ударить овчарку. Ачас поднял его и почему-то засунул в машину.

Нечто непонятное спросила Роза. Она сказала:

— Это наш?

— Древко от флага… Я, может быть, захватил его в сенях.

Он подрулил к амбулатории. На улице появились люди. Когда Йонас сделал укол и девушка замолкла на топчане в приемном, Ачас вышел на улицу и членораздельно и громко сказал:

— Люди! Бешеная овчарка напала на девушку. Прошу всех разойтись по домам. Никого не должно быть на улице. Я говорю непонятно? Все уходят по домам! Мужчины — в том числе.

Люди расходились нехотя, ведя за руки детей и переговариваясь. Женщины собирались то у одной калитки, то у другой и вспоминали похожие случаи.

Доктор подал Розе халат.

— Вы пришли в себя? — спросил ее. — Тогда помогите мне, пока не придет сестричка.

Он наклонился над девушкой и раскрыл пальцами веки.

— Это я, доктор Йонас. Тебе не больно. И не будет болеть. Я только помою твои ножки и ручки. Тебе хочется спать? Такая погода. Всем хочется спать… Спи.

Роза взглянула на ноги девушки и ужаснулась.

— Ничего такого, чтобы ужасаться, — сказал Йонас. — Останется шрам на время. Ну, скажем, навсегда.

Ачас сделал круг по улицам поселка. Когда подъехал к дому, он снова увидел овчарку. Собака, опустив голову, неподвижно стояла на газоне, где танцевала девушка и на песке дорожки виднелась ее кровь. Собака поднялась и, казалось, узнала Ачаса, потому что хрипло заворчала и из пасти показалась пена.

Ачас неслышно подошел к двери, задыхаясь, взбежал по лестнице и в тот же миг показался в окне с ружьем в руках. Овчарки не было.

По местному радиоузлу передали просьбу к жителям — оставаться в домах. Сообщалось, что до специального распоряжения не будут открыты ни магазины, ни отделение связи.

Еще до того, как на опустевшую улицу устремились Пранас и Инга, там бродили четверо живых существ, которые кружились почти на пятачке и никак ее могли встретиться друг с другом: овчарка, Ачас, дворняжка, которую другая «дворняжка» называла «Мой Единственный», и трехлетний карапуз без штанов, который, видно, просто встал с горшка и пошел гулять по лужам.

Ачас останавливал машину то на одном углу, то на другом, заезжал наугад в какой-нибудь двор и выжидал. На заднем сиденье лежали два ружья. Особенной хитростью это не назовешь, но знал твердо, что собака не ушла из поселка, значит, должна себя обнаружить каким-либо образом.