Ледяной смех - [98]

— Вадим, Васса Родионовна сердилась на меня, что не настояла на вашем ночлеге здесь. Уверена, что на вокзале, сидя, дремали. Сознайтесь? Хорошо, ешьте, а уж потом будете во всем признаваться.

Муравьев, к радости девушек, с видимым удовольствием ел пирог, запивая чаем. Настенька, сидя рядом, не спускала с него глаз.

— Боже мой, как вы похудели. Глаза так ввалились, что их не разглядишь.

— Настенька, так я пойду? — спросила Калерия.

— Куда? Я же просила вас…

— Я думала, вам будет лучше.

— Побудьте с нами.

— Хорошо. Давайте стакан, Вадим Сергеевич, Настенька, положи ему вон тот кусок пирога. Мы все так рады, что после вашего появления Настенька, слава богу, ожила.

Настенька прошлась по комнате, постояв в раздумье у окна, спросила:

— На улице холодно, Вадим?

— Признаться, не заметил.

— Наверно, волновались, что опять встретимся на людях? Калерия не в счет.

— Просто шел и о многом думал.

Настенька достала из карманчика платья листок бумаги и положила перед Муравьевым.

— Прочтите.

Развернув вдвое сложенный листок, Муравьев прочел ровные строки, написанные твердым мужским почерком.

«Доченька! Радость моя. Обещай, если со мной что случится, доверить свою судьбу Муравьеву».

— Записку нашла на днях в папином портфеле, который он просил меня взять с собой. В нем были письма мамы и вот эта записка. Не мучьте меня, дорогой. Что с папой? Где он?

Муравьев встал.

— Настенька!

— Скажите? Я знаю, он больше не живет? Не скрывайте правды. Я готова услышать ее.

Муравьев молчал.

— Папа застрелился?

— Да!

— Похоронен?

— Он застрелился на вокзале. Вскоре как вышел из поезда Колчака, после их последней встречи. Я сам его похоронил неподалеку от омского вокзала. Была глухая ночь. Мы покидали город последними, верней не город, а станцию.

— Я верю вам. Может быть, я виновата, что не осталась с ним?

— Настенька, не надо.

— Вы говорили с ним, как вышел из адмиральского вагона?

— Да. Он просил меня беречь вашу жизнь. Желал нам счастья.

— Вы выполните его просьбу?

— Зачем спрашиваете об этом.

— Я должна знать, со мной ли вы.

Закрыв лицо руками, Настенька начала ходить по комнате, монотонно повторяя одни и те же слова:

— Бедный папа, бедный папа!

Муравьев обнял ее. Настенька, уткнувшись в его грудь лицом, громко разрыдалась…

***

В декабрьские сумерки гнедой иноходец в легких санках с медвежьей полостью быстро примчал Настеньку и Муравьева на станцию. Но им пришлось сойти у вокзальной площади. Все ее пространство перед вокзалом было заполнено необычным скоплением солдат.

Пылали дымные костры, разметывая снопы искр. Ревели на разные голоса мотивы гармошки. Гвалт голосов, оглушая, смешивался с заливчатым смехом, выкриками, руганью, с рифмами едких и злых частушек, красноречиво отражавших настроение солдат.

С трудом протискиваясь среди солдат, над которыми в морозном воздухе нависал туман людского дыхания, Настенька крепко держалась за ремень портупеи Муравьева.

Наконец они вошли в здание вокзала. Их сразу обдало жарким теплом, насыщенным запахами пота, шерсти, кожи. В здании еще более плотная солдатская масса в облаках махорочного дыма, гудящая, смеющаяся под всхлипы гармошек. С вокзала они вышли на пустынный перрон. На втором пути стоял поезд из синих пульманов, и Муравьев догадался, что это поезд адмирала Колчака.

Не успели сделать и шага, как увидели бежавшего к ним прапорщика, вооруженного карабином.

— Назад! Немедленно назад!

Увидев капитана с девушкой, прапорщик приложил руку к козырьку.

— Прошу, господа, вернуться в вокзал.

— Извините, — обратилась Настенька к офицеру. — Я дочь адмирала Кокшарова. Мне приказано быть у Александра Васильевича.

Прапорщик несколько растерялся.

— Есть документ, удостоверяющий вашу личность?

— Конечно.

Настенька достала из ридикюля книжечку.

— Мой паспорт.

Прапорщик с паспортом побежал к поезду и вошел в вагон с ярко освещенными окнами. Через несколько минут он появился в тамбуре вагона с другим офицером, крикнувшим:

— Мадемуазель Кокшарова, прошу подойти.

Когда Настенька подошла к вагону, он, подав ей руку, помог подняться на подножку и, распахнув дверь в вагон, щелкнув каблуками, произнес:

— Прошу.

Войдя в душистое тепло вагона, Настенька увидела идущую по коридору даму в форме сестры милосердия. Она узнала в ней Анну Васильевну Тимиреву.

— Добрый вечер. Я Тимирева, — протянув Настеньке руку, сказала ласково Анна Васильевна.

— Я знаю вас. По Омску.

— Раздевайтесь.

Пригласивший ее в вагон адъютант принял от Настеньки шубку. Тимирева, улыбаясь, добавила:

— Вам придется немножко подождать. У адмирала совещание. Если что-либо спешное, можете передать мне.

— Пришла сообщить об отце.

— Нашелся? Где же он?

Увидев наполненные слезами глаза Настеньки, Тимирева, обняв ее, спросила:

— С ним что-нибудь случилось?

— Его больше нет.

— Убили?

— Он сам, — задохнулась от волнения Настенька. — Застрелился в Омске.

— Постойте.

Тимирева поспешно распахнула дверь в купе.

— Сядьте, дорогая.

Усадила Настеньку на диван.

— Подождите меня. Я быстро вернусь.

Тимирева вернулась, когда Настенька, стараясь справиться с волнением, вытирала глаза платком.

— Успокойтесь. Выпейте воды.

Тимирева подала Настеньке стакан с водой.