Ледяной клад. Журавли улетают на юг - [23]

И вот все эти ожидания как-то враз и жестоко опрокинулись. Цагеридзе понял, внутренним чутьем угадал, что свободно и задушевно здесь смеются не часто, что между матерью и дочерью лежит какая-то тяжесть взаимного непонимания и, может быть, даже глухой вражды, и если в доме нет постоянно третьего, а его, по-видимому, и нет, то вряд ли ему, Цагеридзе, захочется пробыть на квартире Баженовой больше одной ночи. Пусть эта молодая женщина не тревожится, что люди будут о ком-то говорить: о нем ли, о ней ли. И вообще-то сейчас все это не главное, скорее бы вскипел самовар, напиться горячего чая и лечь спать — вот что существеннее всего. Да если бы еще с печи на свою кровать сползла старушка — занять ее место. Иначе, вероятно, придется спать на полу.

Самовар вскипел удивительно быстро. К этому времени Баженова успела слазать в подполье, сходить в сени и расставить на кухонном столе закуску: миску с творогом, другую миску с квашеной капустой, третью — с солеными груздями. Наконец, принесла с мороза большую окостеневшую рыбину — Цагеридзе уже разбирался в сибирской рыбе: это таймень — и быстрыми, короткими движениями острым охотничьим ножом настрогала из нее ворох стружек, совершенно похожих на древесные. Все это Баженова проделала молча, даже ни разу не взглянув на Цагеридзе. И трудно было понять: рассердилась она на него за непрошенное вмешательство или ей просто недосуг говорить, тем более что и сам Цагеридзе не порывался это делать. Он сидел усталый, ему хотелось спать.

— Я собрала на этом столе потому, что здесь теплее. Подсаживайтесь, товарищ Цагеридзе, — позвала Баженова, и голос у нее был тот же, что и в конторе, мягкий, доброжелательный и словно бы чуточку виноватый.

Она стояла у бурлящего самовара, разливала в стаканы чай.

Цагеридзе поднялся, насильно стряхнул одолевавшую его дремоту.

— Очень хорошо, что вы сделали так, — сказал он, — это мне напоминает о доме. Моя бабушка тоже всегда кормила меня у кухонного очага. Но моя бабушка не называла меня товарищ Цагеридзе.

Баженова улыбнулась.

— У вашей бабушки для вас было много разных имен, а я знаю только одно — Николай. Этого для меня мало.

— Грузины не называют друг друга по отчеству, но вы пока еще не грузинка, — он сделал шутливый нажим на слове «пока», — и поэтому, если хотите, пусть Цагеридзе будет для вас Николаем Григорьевичем.

— А по документам?

— И по документам. У моего отца имя было Григол. Но вас по отчеству я все равно называть не стану. Позволите? Я буду говорить так, как говорят у нас. Просто: Мария. Зачем к этому что-нибудь еще прибавлять? — Цагеридзе принял от Баженовой стакан чаю, отхлебнул и счастливо зажмурился. — Ах, хорошо! Только лишь ради этого и то стоило ехать сюда. Если же прибавить к этому горячему чаю еще тот миллион, который здесь заморожен, ледяной клад, который мы с вами обязательно должны вытащить своими руками, — нет, Николаю Цагеридзе удивительно везет в жизни. Ага! Мне нравится, что и вы улыбнулись, Мария.

— Вы все говорите «ледяной клад». А ледяной — по точному смыслу — изо льда… Такой клад брать в руки рискованно: от тепла он сразу растает и меж пальцами текучей водой просочится. Только вы его и видели! Ледяной — это не клад.

— Это клад, и в руках я его удержу, — упрямо сказал Цагеридзе. — Не придирайтесь к моей неправильной речи. Я с удовольствием согласен брать у вас уроки русского языка.

Старуха на печи завозилась, вздохнула глубоко, без слов, но с явной досадой и осуждением. Цагеридзе что-то вдруг подтолкнуло, захотелось понять наконец, проверить Баженову.

— Мне хочется, Мария, чтобы вы познакомили меня со своей матерью. И потом, очень нехорошо, когда при старшем в доме, без его приглашения и вообще без него самого, младшие одни садятся за стол.

У Баженовой слегка дрогнули веки.

— Мама, иди с нами ужинать, — громко, но очень ровно и ласково позвала она.

С печи — сухой кашель, невнятное бормотанье. Потом наполненное глухой обидой:

— Ничего. Ешьте сами, Марья Сергеевна. Я и так полежу.

— А! Ну, лежи! — с неожиданной и долго копившейся злобой вырвалось у Баженовой.

Цагеридзе опустил руку с вилкой, которую он было занес, чтобы подцепить квашеной капусты. Баженова глядела куда-то вбок. Грудь ее ходила ходуном.

— Ого! В таком случае я все-таки хочу, чтобы вы это мне объяснили, наклонясь, сказал Цагеридзе.

Баженова нахмурилась, толкнула по столу к нему тарелку со строганиной.

— Кушайте, — резко проговорила она. — Когда станет теплой — невкусно.

— Зачем уходить…

— Кушайте!

Цагеридзе стал есть строганину. Об этом любимом блюде сибиряков он слышал не раз, но пробовал его впервые. Не определишь сразу: вкусно это или невкусно. Приятно ломается на зубах, холодит язык, но что там ни говори все же сырая рыба. Если бы этого же тайменя да изжарить, было бы, конечно, вкуснее. Он отстранил тарелку со строганиной и принялся за соленые грузди.

— Хорошему начальнику полагается все знать о своих подчиненных, а я хочу быть хорошим начальником, — проговорил он мимоходом, так что на эти слова можно было бы и не отзываться. — Очень вкусные грузди. Просто замечательные грузди. Их, конечно, и собирала и солила сама хозяйка?