Ледяной город - [8]
Когда Рима взглянула на свою крестную в следующий раз, оказалось, что к щеке Аддисон прилип маленький ломтик помидора, а в глубокой складке у рта оказались семечко и кусочек кожуры кроваво-красного цвета. Удивительно, как один кроваво-красный мазок может изменить обычно дружелюбное лицо.
Римина мать считала писание детективов с убийствами вампирским занятием — так она выразилась на одном званом ужине. Правда, Рима не помнила, по какому поводу. Она решила из дочерней солидарности не говорить Аддисон о томатной кожуре.
Потом, у Аддисон была салфетка, и вполне возможно, она смахнула бы эту шкурку без единого слова с чьей-либо стороны.
И наконец, только Рима видела это. Не то чтобы она приняла какое-то решение — просто отстранилась от этой проблемы, предоставив событиям идти своим чередом.
Когда Рима вышла из задумчивости, Аддисон все еще рассказывала о Кенни Салливане. По ее словам, он стал известен после того, как доставил почту в банк в разгар ограбления. Салливан даже не заметил, что кассиры лежат на полу лицом вниз, — просто вошел, положил почту на стойку и вышел. Он всегда жил не столько внешними, сколько внутренними событиями. После этого Салливан стал героем программы Леттермана.[14]
Но при этом — необычайная надежность: Салливана не останавливали ни дождь, ни снег, ни вооруженное ограбление, и он был готов доставить любое письмо для Максвелла в «Гнездо», что бы ни писали на конверте отправители. Если же вместо Салливана работал другой почтальон, письма для Максвелла частенько отправлялись в ковровую лавочку одной вдовы-португалки на Купер-стрит. У той был телефонный номер Аддисон, так что проблем не возникало. Ковры у вдовы были красивые, и два из них висели в гостиной.
— Надо сказать Кенни, что ты будешь жить здесь, — заметила Аддисон так просто, словно не была знаменитой писательницей с кусочками помидоров на лице. — Ты переадресовала свою почту сюда?
Шло обсуждение несложной секретарской работы, которую Рима станет выполнять для Аддисон, — составлять список намеченных дел, отвечать на звонки. Неплохо бы поэтому проявить хоть какие-то организаторские способности.
— Даже и не подумала, — заявила Рима.
— Кто сегодня пишет письма? — отозвалась Аддисон.
И покачала головой, сконфуженная оттого, что подняла этот вопрос. Она чувствовала себя виноватой — как и другие, она давно перешла на электронную почту. Аддисон вытерла глаза салфеткой. Томатная кожура осталась — она была далеко от глаз.
— Я сочувствую историкам. — Она вытерла руки. — Через сто лет мы будем знать больше о жизни в тысяча восемьсот шестом году, чем в две тысячи шестом. — Теперь она вытерла салфеткой подбородок.
— А как насчет романов? — поинтересовалась Рима.
— Не заслуживают доверия. В романах, например, никто не смотрит телевизор. Хочешь взглянуть на старые письма Максвеллу? На чердаке вроде осталось что-то.
Рима услышала звук шагов по кирпичной дорожке. Аддисон тоже услышала, так как заговорила о том, что велела Тильде забирать Римину почту, причем в тот самый момент, когда Рима сообщала Аддисон о следах помидоров на ее лице, показывая, где именно, на своем: на щеку — ключ заскрежетал в замке — и рот — повернулась ручка двери — так что, когда Тильда вошла, громко топая и сообщая, что день просто чудесный и что в «Стране Будды Медицины» она видела ястреба (невозможно, возразила Аддисон, добавив, что это, видимо, был краснохвостый сарыч, хотя даже Рима знала, что спутать их невозможно), державшего в когтях что-то вроде мыши, которая оказалась старой кроссовкой, — к этому моменту лицо Аддисон было уже совершенно чистым.
Затем все направились в спальню «Наши ангелы» на третьем этаже, и Аддисон велела Тильде спустить с потолка прикрепленную к нему лестницу. Это оказалось нелегко — Тильде пришлось, обмотав веревку вокруг руки, крепко упереться ногами; бицепсы ее вздулись, вытатуированная змея увеличилась в размерах. Петли нещадно визжали и трещали. Беркли и Стэнфорд с бешеным лаем прибежали на шум.
— Пять-шесть лет назад на чердаке завелась мышь, — пояснила Аддисон, стараясь перекричать собак. — С тех пор это их любимое место. Пусть лучше лезут первыми. Иначе будут путаться под ногами.
Тильда вернулась к ястребу и кроссовке, которые считала неким предзнаменованием. «Что бы это могло значить?» — громко повторяла она. Одно дело — получить послание от Вселенной, и совсем другое — успешно его расшифровать.
Нижний конец лестницы очутился на полу, и собаки кинулись к ней. Лай сделался возбужденнее и выше по тону.
— Что твои радиопомехи, — сказала Аддисон, слишком озабоченная определением птицы, чтобы всерьез думать о кроссовке.
Глава третья
Чердак разочаровал Риму. Это не был романтический чердак с деревянными лошадками, клетками для птиц и фатами. Не было это и жутковатым хранилищем чучел, манекенов и, опять же, свадебных вуалей. В основном там лежали коробки, многие — с книгами самой Аддисон, которые не открывались ни разу. Здесь были первоиздания, издания на иностранных языках, издания большого формата, издания книжных клубов, издания в твердом переплете и издания в бумажной обложке, крупно- и мелкоформатные.
