Ледяная тюрьма - [92]

— Замысел осуществим. Мы в этом уверены.

— Мы должны торопиться, — ответил Харри. — Никакие адские силы не доставят нас, судя по всему, до края расщелины задолго до одиннадцати вечера. Значит, на все остальное у нас будет чуть более часа.

— Если все мы будем все время держать в уме то, что случится, да еще будем живо воображать этот неминуемый полуночный взрыв, то, уверен, мы прорвемся. Мы преодолеем все, что будет нам мешать — куда мы денемся. И времени хватит. Удачи всем вам.

— И вам удачи, — сказал Харри.

Через несколько минут они уже готовы были покинуть пещеру, но Харри так и не сумел связаться с Гунвальдом, который до сих пор не сообщил ему, что удалось найти в тех пяти шкафчиках. Что он только ни делал, чтобы выйти на станцию Эджуэй, но в ответ он слышал только треск электростатических помех и шипение пустого, безжизненного эфира.

Видимо, так и суждено им спускаться в глубокую расщелину, а затем пробираться по туннелю, не дознавшись, кто именно способен покуситься на жизнь Брайана Дохерти еще раз, если тому представится возможность.

* * *

Как ни старались разработчики хитроумного и сверхсложного оборудования дальней связи, никакие технические ухищрения не в силах были тягаться с теми помехами, что сопутствуют буре в полярных широтах, да еще в самый разгар жестокой зимы. Нельзя было поймать даже мощнейшую радиостанцию, вещающую с американской военной базы в Туле. Гунвальд переходил с одной частоты на другую, но на всех радиодиапазонах безраздельно царил шторм. Если и попадались в эфире какие-то обрывки звуков, которым можно было приписать несомненно человеческое происхождение, то это, разве, случайно пробившиеся фрагменты программ оркестровой и инструментальной музыки, да и те секунд через пять пропадали. Громкоговорители трещали статическими разрядами: вой, визг, скрежет, треск, — вот такой концерт беспорядочных звуков слышал Гунвальд, и хоть бы одиночный человеческий голос! Где там...

Он вернулся на частоту, которую назначил ему Харри, обещавший ждать вызова с базы Эджуэй, склонился к передатчику, поднес микрофон к губам и, словно бы связь уже состоялась, спросил:

— Харри, ты меня слышишь? Как прием? Прием.

В ответ только электростатические разряды.

Раз, наверное, в пятый, он опять повторил цифры своего позывного и цифры их позывного, повышая свой голос, словно надеясь, что напряжение голосовых связок способно прорваться через помехи.

Потом понял: придется отступиться.

Отведя глаза от станции, он посмотрел на тетрадку с застежкой на пружинах, что лежала на столе подле его руки. И хотя он уже раз десятый разглядывал эту самую обложку, его опять передернуло.

Нельзя было отступаться. Они должны узнать, что за зверюга прокрался к ним.

Он снова попробовал связаться с Харри.

Статические помехи.

Туннель

22 ч. 45 мин. За час с четвертью до взрыва

В тяжелом зимнем облачении стоя на мостике «Погодина», Никита Горов методично обследовал треть горизонта через прибор ночного видения, будучи начеку, чтобы вовремя обнаружить какие-то иные дрейфующие льдины, кроме того айсберга, на котором застряли полярники Эджуэй. Эта самая примечательная белая гора начиналась сразу же за подлодкой, возвышаясь над нею. Айсберг по-прежнему смещался к югу под действием течения, начинавшего ощущаться на глубине в сто четыре метра ниже поверхности моря, течения, уходящего вглубь примерно до отметки в двести сорок метров ниже уровня моря.

Терзаемое штормом море, со всех сторон накидывавшееся на лодку, никак не хотело выказывать хотя бы какие-то из своих привычных, ритмичных двигательных повадок. Наоборот, никак нельзя было угадать, что еще океан приготовил для ледового корабля, так что каждый следующий его наскок оказывался для Горова совершенно неожиданным. Безо всякого предупреждения вода уходила из-под киля, и лодка заваливалась на штирборт, да еще так неожиданно, что всех, кто был на мостике, раскидывало в разные стороны. Капитан налетал на Эмиля Жукова или сталкивался с Семичастным. Потом, высвободившись из невольных объятий, надо было спешно хвататься за прутья опалубки, покрытые наледью, потому что прямо на глазах из моря вырастала стена из воды, чтобы обрушиться на крыло и залить мостик.

Когда наконец корабль выправил свое положение, Жуков прокричал:

— Уж лучше на глубине в двести тридцать метров!

— Ага! Вы поняли? — прокричал в ответ Горов. — На вас не угодишь! Там вам было плохо, и тут тоже.

— Да я не жалуюсь. И больше про это ни слова не скажу.

Теперь айсберг никак не защищал «Илью Погодина», как тогда, когда лодка дрейфовала в тени подветренного фланга ледяного корабля. Набравший полную силу шторм накидывался на гору с ее «кормы», а оба длинных фланга айсберга безжалостно мучили жестокие ветры. Лодка была открыта всем волнам и шквалам и то подскакивала, то тяжко падала, то накренялась, то опускалась, а то и металась из стороны в сторону — словно живое существо в предсмертных судорогах. Иные гигантские волны ударяли в корпус корабля со штирборта, ревя, взбирались на крыло, а потом Ниагарским водопадом перекатывались через всю площадку, взметая в небо фонтаны воды, вновь и вновь омывающие и без того чистый мостик. Правда, какая-то стабильность обстановки все-таки наличествовала: большую часть времени лодка тяжело кренилась на штирборт, съезжая с острога огромной шапки из смерзшегося снега. Создавалось впечатление, что все на мостике надели металлические смирительные рубашки — на самом деле это был толстый слой наледи на одежде.