Ледяная тюрьма - [30]

Джонсон наклонился к нему.

— На небеса собираешься, а сам с такой женой живешь, которая знает больше похабных анекдотов, чем все мужики станции Эджуэй скопом.

— Ты, значит, еще этого не понял. Пит.

— О чем ты?

— У бога есть чувство юмора.

Пит скользнул глазами по завьюженному леднику, белую безжизненную плоть которого стегали белесые плети метели, и задумчиво протянул:

— Ну да. Самое что ни на есть настоящее. Чересчур мрачное только. Как юмор висельника. — Потом, уже у кабины, Джонсон обернулся, чтобы еще раз, подчеркнуто и выразительно, произнести: — Ну и дурак. Белый, да еще и дурак. — Потом он полез в кабину и, взгромоздившись на водительское сиденье, хлопнул дверцей.

Харри окинул прощальным взором ту площадку ледового поля, что была различима взгляду благодаря отсветам горевших где-то впереди фар снегохода. Нечасто он пытался мыслить образами и сравнениями, но было что-то такое здесь, на полюсе холода, что располагало к этому. Видимо, познать, более или менее верно понять умом почти непостижимую, необъятную, неуловимую враждебность здешних жестоких мест можно было только через метафоры, которым под силу представить этот край не столь чуждым, не таким страшным. Итак, ледник можно было сравнить со скорчившимся драконом чудовищных размеров. Ровный, глубокий мрак являл собою разверстую пасть сказочного животного. А жутко воющий ветер есть не что иное, как вопль ярости чем-то недовольного чудовища. Снег же, сыплющийся столь обильно, что и в шести метрах уже ничего не видно, это, наверное, дым, клубящийся из его ноздрей. А если чудовищу вздумается их сожрать, кто ему помешает? Он и следа от них не оставит.

Снегоход двинулся вперед.

Харри свернулся калачиком на левом боку. Колени к груди, голову в колени, руки на виски. Вот и вся его защита.

Условия в прицепе превзошли самые худшие ожидания. Харри ведь на особый комфорт и не рассчитывал, надеясь, что все будет хоть и очень плохо, но все же с трудом переносимо. Конструкторы прицепа не особенно утруждали себя инженерным поиском — незамысловатая подвеска передавала все неровности дороги, воспринятые лыжами и колесами, кузову, почти не амортизируя. Поэтому Харри перекатывался по тесному кузову от борта к борту, время от времени подскакивая, точнее было бы сказать, что его подбрасывало, словом, положение его было самым незавидным. Даже толстые слои напяленных на тело полярных одежек не в состоянии были смягчить немилосердные удары, а ребра на правом боку подрагивали в такт кузову и, входя в резонанс, ныли. А еще был ветер: укрыться от него не было никакой возможности, потому что дуло отовсюду; удары адски холодного воздуха неустанно искали и с успехом находили дорогу к его закованному в полярную броню телу, словно желая забить до смерти.

Понимая, что углубляться в размышления о тех малоподходящих условиях, в которых он нынче находится, значило бы лишь, что они, условия эти, покажутся еще худшими, чем на самом деле, он решил направить свои мысли в иное русло. Закрыв глаза, он представил себе Риту, и вот она уже перед глазами, как наяву. Но чтобы не думать о том, каково ей теперь и какова она теперь — вдруг она как раз в это мгновение мерзнет, или напугана, или жалка и беспомощна, или ранена, а то и мертва, — он устремил мысли вспять по течению времени, стараясь восстановить в памяти тот день, когда они познакомились. Встретились они в мае, была пятница, шла вторая неделя этого замечательного месяца. Скоро девять лет будет. И было это в Париже...

В Париж он приехал на четыре дня, на конференцию ученых, которые участвовали в мероприятиях Международного геофизического года ООН, вроде тех, которые запланированы на нынешний год, тоже обозначаемый аббревиатурой МГГ. Три сотни мужчин и женщин со всего света, занимающиеся самыми разными научными дисциплинами, собрались в столицу Франции, чтобы послушать лекции, поучаствовать в семинарах, сразиться в яростных спорах — и все это за счет ООН, которая расщедрилась и выделила деньги для специального фонда.

В пятницу, в три часа пополудни Харри держал речь перед горсткой геофизиков и метеорологов, интересовавшихся тем, что ему удалось обнаружить по ходу своих арктических исследований. Говорил он около получаса в комнатушке рядом с мезонином их гостиницы. Сообщив слушателям последний тезис, Харри собрал бумажки с планом выступления и предложил своим слушателям переключить заседание на вопросы и ответы.

По ходу дискуссии его удивила и очаровала одна молодая и красивая женщина, умно задававшая глубокие вопросы по существу дела. Ее вопросы попадали в самое яблочко и, вообще, куда больше впечатляли своей толковостью, чем все то, чем соизволили поинтересоваться прочие два десятка собравшихся. Хотя почти у всех были седые головы и репутация умельцев по части эксплуатации серого вещества, которое они хранили под своими седыми волосами. Она была похожа сразу и на итальянку, и на ирландку. Высокий рост, полные губы делали ее похожей на итальянку. Но и что-то ирландское чувствовалось в ее губах тоже, особенно когда она улыбалась, как-то странно и забавно кривя губы чуть набок: эта улыбка делала ее похожей на сказочного эльфа. Глаза чистые, явственна ирландская зелень — но миндалевидной формы. Волосы длинные, отливавшие каштановым блеском. В собрании почтенных господ, полагающих твид самой подходящей униформой для парижской весны, она выпадала вон из ряда благодаря джинсам рыжего вельвета и облегающему темно-синему свитеру, ловко подчеркивающему ее фигуру. Но как бы ни была хороша ее фигура, ум — быстрый, строго вопрошающий, многознающий, искушенный и натренированный — вот что больше всего в ней влекло и подкупало. Харри потом понял, что он, похоже, слишком уж рьяно ставил на место других своих собеседников, лишь бы ей досталось времени побольше. Когда встреча ученых подошла к концу, он догнал ее у самой двери.