Ледяная трилогия - [16]

— Здравствуй. Мохо, — улыбалась полная. — Я Ар, сестра твоя.

Боренбойм вытер влагу с лица. Огляделся. Задержал взгляд на свече:

— А я Боренбойм Борис Борисович. Моя единственная сестра, Анна Борисовна Боренбойм Викерс погибла в автомобильной катастрофе в 1992 году. Близ города Лос-Анджелес.

— Теперь у тебя будет много сестер и братьев, — произнесла Экос.

— Сомневаюсь. — Боренбойм потрогал обширный синяк на груди. — Мама уже на том свете. Отец лежит после инсульта. И вероятность, что он осчастливит меня братом или сестрой, практически равна нулю.

— Родная кровь не единственная форма братства.

— Конечно. Есть еще братство по несчастью, — кивнул Боренбойм. — Когда живьем в братскую могилу кладут.

— Есть сердечное братство, — тихо произнесла Ар.

— Это когда один другому сердечный клапан продает? А себе искусственный ставит? Слышал про такое. Неплохой бизнес.

— Мохо, твой цинизм скучен. — Экос взяла его левую руку. Ар — правую.

— А я вообще скучный человек. Поэтому и живу один. А цинизм — это единственное, что меня спасает. Вернее — спасало. До второго марта.

— Почему только до второго марта? — Экос гладила под водой его запястье.

— Потому что второго марта я принял ошибочное решение. Я решил ездить только с водителем, а охранника не брать. Временно отдать его Рите Солоухиной. Которой? Нужен водитель. Потому что? Она ошпарила руку. Когда? Делала фондю. Сыром расплавленным, сыром…

— Ты жалеешь, что помог ей? — Ар гладила его другую руку.

— Я жалею, что на время изменил своему цинизму.

— Тебе стало ее жалко?.

— Не то чтобы… просто мне нравятся ее ноги. И как она работает.

— Мохо, но это довольно циничный аргумент.

— Нет. Если бы он был по-настоящему циничным, я бы не оказался лохом. Лохом. Которого взяли голыми руками.

— Разве они были не в перчатках? — подняла тонкие брови Экос. Они с Ар засмеялись.

— Да, — серьезно пожевал губами Боренбойм, — эти суки были в перчатках. Кстати, девочки, а где мои очки?

— Ты ложишься в ванну в очках?

— Иногда.

— Они же потеют.

— Это мне не мешает.

— Видеть?

— Думать. Где они?

— Сзади.

Он обернулся. Рядом с его головой на мраморном подиуме лежали очки и часы. Часы показывали 23. 55.

Он надел очки. Стал надевать часы.

В приоткрытую дверь вошла голая девочка: 12 лет, угловатое худое тело, безволосый лобок, русые короткие волосы, большие голубые глаза, спокойное и доброе лицо.

Она угловато перекинула ногу через невысокий края ванны, ступила в нее. Подошла к Боренбойму и опустилась перед ним на колени:

— Здравствуй, Мохо.

Боренбойм сумрачно глянул на нее.

— Я Ип.

Боренбойм собрался сказать что-то, но заметил большой белый шрам на груди девочки. Он посмотрел на свой синяк.

— Можно я положу тебе руку на грудь? — спросила девочка.

Боренбойм перевел взгляд на ее шрам, потом посмотрел на женщин. В центре груди у каждой тоже были шрамы.

— Вас что… тоже? — поправил он очки.

Женщины кивнули, не переставая улыбаться.

— Меня били в грудь ледяным молотом шестнадцать раз. — Ар приподнялась на коленях. — Смотри.

Он увидел заросшие рубцы на ее груди.

— Я трижды теряла сознание. Пока мое сердце не заговорило и не назвало мое истинное имя: Ар. После этого меня отнесли в купальню, обмыли, наложили повязку на раны. И потом один из братьев прижался к моей груди своей грудью. И его сердце заговорило с моим сердцем. И я плакала. Первый раз в жизни я плакала от счастья.

— А меня били семь раз, — заговорила Экос. — Вот… видишь… один большой шрам и два небольших шрамика. А я тогда просто обливалась кровью. Меня взяли на даче. Привязали к дубу. И били ледяным молотом. А сердце молчало. Оно не хотело говорить. Не хотело просыпаться. Оно хотело спать до самой смерти. Чтобы сонным сгнить в гробу, как у миллиардов людей… У меня тонкая кожа. Лед прорвал ее сразу. И крови было много. Молот был весь в крови. И когда сердце заговорило и назвало мое настоящее имя — Экос, меня поцеловал стучащий. В губы. Это был мой первый братский поцелуй.

— Поцеловал?

— Да.

— Стучащий?

— Стучащий.

— То есть — стукач? — нервно усмехнулся Боренбойм, глядя в большие глаза девочки.

— Называй так, если тебе удобно, — спокойно ответила Экос.

— Твой цинизм — это броня. Единственная защита от искренности. Которая тебя всегда пугала, — гладила его руку Ар.

— Как только она рухнет, ты станешь не просто счастливым. Ты поймешь, что такое настоящая свобода, — добавила Экос.

Девочка по-прежнему стояла на коленях. По-детски вопросительно смотрела на Боренбойма.

— М-да… наверно… — Он с трудом оторвал взгляд от глаз девочки. — А вот меня стукач не поцеловал. А жаль.

Решительно поправил очки. И неожиданно резко встал. Вода плеснула на женщин.

— Вот что, девочки мои. Подводный массаж мне сейчас не в кайф. Значит, расслабляться мы не будем. Времени у меня нет. Зовите ваших быков. Пусть скажут на правильном русском: сколько, где и когда.

— Здесь нет никаких быков. — Экос вытерла ладонью лицо.

— Тут только мы и служанка, — улыбалась Ар.

— И еще кошка, — произнесла девочка. — Но она сейчас спит в корзине. У нее скоро будут котята. А можно мне положить руку тебе на грудь?

— Зачем? — спросил Боренбойм.

— Чтобы поговорить с твоим сердцем.