Ледяная принцесса - [6]

Она всегда любила запах табака. Маленькой она часто сидела у отца на коленях, прижимаясь щекой к его груди. Дым от трубки пропитал всю папину одежду, и в мире детства Эрики этот запах ассоциировался с надежностью и добротой. Ее отношение к матери было более чем сложным: она не могла вспомнить ни одного раза за все эти годы, когда бы мать проявила по отношению к ней какие-нибудь эмоции: обняла, шлепнула, сказала что-то в утешение. Елси Фальк была твердой и жесткой женщиной, которая содержала дом в безупречном порядке, но никогда не позволяла себе получать удовольствий от жизни. Она была глубоко религиозна и, как очень многие на бохусландском побережье, выросла в поселке, где вся жизнь основывалась на проповедях пастора Шартау. И с самых, как говорится, пеленок она усвоила для себя, что земная юдоль — всего лишь долгое ожидание, а вознаграждение можно получить только потом, в другой жизни. Эрика часто задавала себе вопрос: как отец с его добродушием и смешливым складом ума сошелся с Елси? И как-то раз, когда Эрика стала уже подростком, она здорово разозлилась, и у нее вырвался этот вопрос. Отец совсем не рассердился, он просто сел рядом, обнял ее одной рукой за плечи и сказал, что ей не стоит так сильно осуждать мать. Глубоко верующим людям трудно показывать свои чувства другим — так сказал ей отец и погладил по щеке, красной от гнева. Тогда она его не услышала и осталась в полной уверенности, что он всего лишь пытался скрыть то, что для Эрики было совершенно ясно: ее мать никогда ее не любила. И этот груз, как багаж, она понесла с собой в дальнейшую жизнь.

Эрика решила поддаться внезапно возникшему у нее желанию пойти навестить родителей Александры. Потерять родителей очень тяжело, но все-таки это как-то определяется естественным ходом и порядком вещей. Потерять ребенка, должно быть, просто ужасно. К тому же когда-то они с Александрой были так близки, как только могут быть близки друг другу люди. Конечно, с тех пор минуло почти двадцать три года, но с Алекс и ее семьей связана большая часть ее светлых детских воспоминаний.

Дом выглядел безжизненным. Дядя и тетя Александры жили на Тальгатен, на полдороге между центром Фьельбаки и кемпингом Сельвика. Дом стоял высоко на склоне, и лужайки, казалось, сползали вниз к дороге по той стороне, что спускалась к воде. Остановившись перед входной дверью, Эрика помешкала перед тем, как нажать на кнопку звонка. Она услышала его эхо и то, как звук угас где-то в глубине дома. Внутри было настолько тихо, что Эрика совсем уже собралась повернуться и уйти, когда дверь медленно открылась.

— Да?

— Здравствуйте, я Эрика Фальк — та самая, которая…

Фраза повисла в воздухе на середине. Она почувствовала себя довольно глупо, представляясь так официально. Тетя Александры Улла Перссон и без того прекрасно знала, кто она. Мать Эрики и Улла активно работали в церковной общине много лет, и иногда по воскресеньям Улла заходила к ним домой выпить чашечку кофе.

Улла отступила в сторону и пригласила Эрику в прихожую. Ни одна лампа не горела в доме. Хотя до наступления вечера оставалось еще несколько часов, послеполуденное солнце уже опускалось, и тени заметно вытянулись. Из комнаты прямо за прихожей слышались приглушенные всхлипывания. Эрика сняла туфли и куртку; невольно она решила двигаться очень тихо и осторожно, потому что сама обстановка в доме не предполагала ничего другого. Улла ушла на кухню, и Эрика самостоятельно направилась дальше в комнату. Как только она переступила порог, плач затих. На одном из диванов, стоявших перед огромным панорамным окном, сидели рядом, тесно прижавшись друг к другу, Биргит и Карл-Эрик Карлгрен. Лица у обоих были убитые и со следами слез, и Эрика почувствовала, что вторглась в область чего-то очень и очень личного — в сферу, в которую она, может быть, и вовсе не должна была влезать, — но сейчас было уже слишком поздно корить себя.

Очень аккуратно она села на противоположный диван и зажала ладони между коленями. После того как она вошла в комнату, никто не произнес ни одного слова.

— На что это было похоже? Как она выглядела?

Эрика не сразу поняла, что сказала Биргит: голос был слабым, как у ребенка, — и она совершенно не знала, что ей ответить.

— Одинокой, — вырвалось в итоге у Эрики почти непроизвольно, и она тут же пожалела об этом. — Я не хотела сказать… — Фраза повисла в тишине.

— Она не могла покончить жизнь самоубийством, — убежденно сказала Биргит.

Карл-Эрик пожал руку жены и молча кивнул, соглашаясь с ней. Наверное, они заметили скептическое выражение на лице Эрики, потому что Биргит повторила еще раз:

— Она не кончала жизнь самоубийством. Я знаю ее лучше, чем кто-либо, и понимаю, что она никогда бы не смогла убить себя. У Александры никогда бы на это духу не хватило, и ты тоже, должно быть, это понимаешь, ты ведь ее знала!

Биргит немного повышала голос на каждой фразе, и Эрика заметила, как блестели ее глаза. Биргит непроизвольно раз за разом крепко сжимала и разжимала руки и смотрела Эрике прямо в глаза до тех пор, пока одна из них не смогла больше выдержать это и была вынуждена отвести взгляд. Первой сдалась Эрика и начала рассматривать комнату — все, что угодно, лишь бы не видеть наполненные скорбью глаза матери Александры. Комната была удобная, обжитая, но, на вкус Эрики, слишком пестрая. Шторы с яркими вышитыми узорами и многочисленными воланами гармонировали с лежащими на диванах подушками с таким же рисунком в виде крупных цветов. Везде, где только можно, стояли безделушки: деревянные фигурки ручной работы, украшенные вышитыми крестиком ленточками, делили комнату с фарфоровыми собачками, глядящими со всех сторон бездумно выпученными глазами. По-настоящему комнату украшало панорамное окно — конечно, не оно само, а открывающийся из него вид. Эрика так бы и сидела, глядя на прекрасный пейзаж: мягко говоря, это было много легче, чем видеть скорбь этих людей. Но все же она собралась и опять повернулась к родителям Александры.