Ледяная кровь. Полное затмение - [15]

Ронан понимал, что заставило графа потерять интерес к еде и лишило сна. Мадам. Так он назвал эту даму, которая была необыкновенной женщиной. И хотя Ронан никогда не встречался с ней, он почувствовал это по преданности маленького Клемана, по ужасу, охватившему мальчика, пока его госпожа сидела в тюрьме, по приступам радости Артюса, сменявшимся меланхолическим настроением, по восхитительным отзывам Монжа де Брине, сеньора бальи, и даже по беспокойству мессира Жозефа из Болоньи, старого лекаря графа.

Ронан постучал в дверь маленькой библиотеки в форме ротонды, которую граф превратил в свой рабочий кабинет. В ответ он услышал нетерпеливое, строгое восклицание:

— Что еще? Неужели мне нужно спрятаться в какой-нибудь пустыне, чтобы наконец обрести покой?

Старый слуга притворился, что не заметил отвратительного настроения Артюса, и вошел в комнату.

— Повар покорнейше просит сообщить, что вы желаете на ужин. Вы похудели, монсеньор. На вас мешком висят корот-кие штаны и даже лосины.

— Я не голоден, у меня нет никаких желаний, и он раздражает меня, этот повар. Ты тоже, с твоим вечным упрямством старой клуши.

Ронан опустил голову, не сказав ни слова.

Артюс смутился. Неужели он стал таким безмозглым хамом, что нагрубил одному из немногих, кто был по-настоящему привязан к нему, его прошлому, одному из тех редких людей, кого по-настоящему любил? Он вздохнул, злясь на себя, и проворчал:

— Я всегда питал особую нежность к клушам, особенно старым. Их преданность своим цыплятам и даже молодым несушкам умиляет меня. Тем не менее... в данный момент я не хочу находиться в их обществе.

Ронан поднял глаза на того, кто по-прежнему был его «малышом», и легкая улыбка вознаградила графа за его завуалированные извинения.

— Мессира Монжа де Брине удивляет ваше одиночество. Возможно, беседа с этим человеком, который так вам предан...

— Брине ничего не поймет, — прорычал граф. — Впрочем, я не смогу ему все объяснить, поскольку сам мало что понимаю... Черт возьми! После стольких мучений, которым она подверглась в том застенке... Как подумаю, что она отказалась от моего гостеприимства, сославшись на усталость и боль! Никто не посмел бы злословить по этому поводу!

Почувствовав, что он ступил на зыбкую почву, Ронан заколебался, но, движимый любовью и уважением к этому человеку, достойному доверия, смелому, но, к сожалению, лишенному непосредственности, он решился:

— Слухи не нуждаются в обоснованности. Несомненно, у мадам есть множество дел в своем мануарии. Несомненно... слишком быстрое и... публичное сближение с Отоном не подобает достойной благородной даме. Несомненно...

— Почему вы все называете ее «мадам», словно только она одна и существует? — прервал старика Артюс, терзаемый растерянностью и плохим настроением.

— А разве есть другие, мессир?

— Для кого?

— Для вас. Для меня, для тех, кто входит в ваше окружение.

— А почему я в очередной раз должен чувствовать себя перед тобой шестилетним ребенком?

Лицо Ронана просияло от счастья. Он пустился в воспоминания:

— Боже мой, каким вы были шалуном и проказником... и уже таким отчаянным. Вы ничего не боялись... Что касается глупостей, Господи Иисусе, да вы их коллекционировали. Когда вы поднимались на крышу голубятни, чтобы убедиться, что солнце действительно восходит на востоке, я умирал от страха. Было невозможно заставить вас спуститься. Как же мы боялись! А ваши ночные походы в лес в поисках большого белого единорога из сказки... А тот день, когда вы чуть не утонули, потому что вбили себе в голову, что, если будете долго держать голову под водой пруда, у вас отрастут жабры? Святые небеса, и где вы нахватались всех этих безумных глупостей? Одна следовала за другой. Как часто вы мучили меня!

Граф постепенно смягчался, вспоминая свои детские выходки, многие из которых действительно могли стоить ему жизни. Более спокойным тоном он сказал:

— Вы... Ты, маленький Клеман, клирик из Алансона... этот рыцарь-госпитальер, о котором я ничего не знаю, кроме имени, Франческо де Леоне, и даже мой лекарь, спрашивающий меня о ранах «мадам» и пославший ей чудодейственную настойку, рецепт которой он ревностно держит в тайне...

Ронан не заблуждался. Его господина преследовала навязчивая идея об этом рыцаре. Может, он сердился из-за того, что тот опередил его и спас мадам де Суарси? Или речь шла об обыкновенной ревности? Поняв, что его сеньор действительно не может поделиться своими опасениями с мессиром де Брине, старый слуга осторожно пошел дальше по зыбкой почве чувств.

— Ах... рыцарь...

— Что «рыцарь»? Ведь я упомянул не только его одного, разве не так?

— Разумеется.

Граф несколько минут пристально смотрел на старика, потом сдался:

— Продолжай, Ронан, и сядь, потому что твое упрямство сродни моей неуверенности, которая гложет меня вот уже несколько дней. По сути, кому, кроме тебя, я могу довериться... Или ей, «мадам», — добавил он, впервые улыбнувшись за несколько недель.

Старик сел прямо в одно из маленьких кресел, взволнованный этим проявлением нежности и доверия.

— Да... этот рыцарь. Я не знаю, что и думать, мой славный Ронан. Мне в голову приходят абсурдные мысли. До его прихода в застенок мадам де Суарси не была знакома с ним. В этом я уверен, да и Клеман подтвердил. Я также убежден, что Никола Флорен погиб от его кинжала. Какая сила могла толкнуть госпитальера, занимающего высокое положение в ордене, на убийство инквизитора? Как, почему он приехал в Алансон? А он приехал специально, чтобы спасти ее. Даю голову на отсечение. Почему Аньян, секретарь покойного чудовища Флорена, бормотал такие несуразные слова о мадам Аньес, что я подумал, будто он в нее влюбился? Почему все эти существа: мужчины, дети... да я сам, все мы тянулись к ней и были готовы рисковать своей жизнью, лишь бы спасти ее? Почему, почему этот рыцарь с Кипра? Откуда он ее знает? — Граф вышел из себя.