Леди Смерть - [19]

— Не желаешь сидеть в Мортенхэйме, будешь сидеть в Лавуа. Подальше от многочисленных соблазнов. Только учти, в моем доме расслабляться привычным образом не получится.

— Да как вы… — я осеклась: под наливающимся тяжестью золота взглядом стыла кровь. В детстве увидела, как сын конюха насаживает на деревянные шпажки живых стрекоз. Мальчишка свалился с балки на сеновале — доска под ним моими стараниями шустро истлела и проломилась. Он сломал ногу и больше таким не занимался, но сейчас меня не покидало ощущение, что такой стрекозой стала я. А шпажкой — взгляд Анри, который ощущала всей кожей. Обжигающий, как свежая зола.

— Я предлагал тебе поехать со мной. Я давал тебе развод. Я давал тебе время. Достаточно, чтобы сделать выбор.

— Мне нужно предупредить об отъезде! — вскинулась я.

— Кого? — теперь в его голосе звучала откровенная издевка. — Месье Раджека, который очень любит коньяк?

Приподнятые брови, жестокая насмешка вонзились в самое сердце. Ярость задрожала на кончиках пальцев глубинной тьмой, и я отвернулась к окну. Голова казалась тяжелой, как под зельем из корня таэлье — сильнейшим в мире обезболивающим, которое растекалось по венам медленно, но неотвратимо погружая в лекарственную апатию. Кажется, с Иваром попрощаться не выйдет и посоветоваться о том, что делать дальше тоже. Ладно, доберусь до Лавуа, что-нибудь придумаю. На самый крайний случай есть магическая пирамидка. Проблемы надо решать по мере их поступления, а изо всех, что в ближайшее время свалятся на голову, эта самая меньшая.

9

За спиной осталась небольшая станционная деревушка, узкие улочки и покатые черепичные крыши, пылающие охрой. Теперь дорога, по которой мы ехали, была заключена между полей, залитых осенним золотом, воздух был напоен терпким запахом винограда, свежестью и чем-то сладким, похожим на ваниль, но не настолько приторным, с легкой горчинкой. В Энгерии осень пахнет иначе: туманами, дождями, прелой листвой и яблоками, здесь же я чувствовала себя так, словно нырнула в странное, непонятное лето, которое вэлейцы называют осенью. Солнце припекало настолько, что я сняла шляпку и вручила ее Мэри, которая сидела рядом со мной, молчаливая и настороженная.

Дорога извивалась змеей — между невысоких холмов, и стоило нам выехать из-за небольшой рощицы, глазам открылось белоснежное поле, уходящее вдаль. Когда мы подобрались ближе, жужжание над ним перекрыло урчание Кошмара, устроившегося у меня на коленях и по громкости не уступавшему намийскому львенку. На руки к Анри он идти отказался, за что я готова была терпеть его высочайшую пушистость еще несколько часов, хотя ноги уже ощутимо затекли и хотелось подвигаться. Зато теперь становилось понятно, откуда взялся сладковатый запах — то, что издалека можно было принять за пуховое покрывало, оказалось цветами. С тонкими меловыми лепестками без единой прожилки, даже сердцевина была белой. Вьющиеся над ними шмели и пчелы напоминали темные ручейки на снегу.

— Аламьена. — Негромкий голос мужа заставил обернуться, но он смотрел не на меня, а в окно, на проплывающие пейзажи. — «Прощальный поцелуй лета». Цветет только осенью, растет только на юге Вэлеи. Некоторые считают, что по красоте ничуть не уступает лаванде.

Лавандовые поля я видела только на картинках — к этому времени она уже отцветает, но аламьена напоминала облака, которые прилегли отдохнуть на земле.

— Ее тоже добавляют в духи?

Анри кивнул.

— Мед из нее потрясающе вкусный.

Не сомневаюсь — с таким-то запахом. Даже Мэри не удержалась, вытянула шею, разглядывая поле, которое протянулось вдоль дороги. А я позволила себе задержать взгляд на Анри: залегшие под глазами тени, подбородок обозначился резче, скулы тоже. Под тонкой рубашкой по-прежнему выделялись мышцы, но лицо заметно похудело. Исчезла его сводящая с ума улыбка, от которой кружилась голова, между бровями пролегли едва заметные морщинки. Схватка с Эриком чуть было не стоила ему жизни, а после такого непросто прийти в себя.

Я нырнула в реальность и обожглась о пристальный взгляд — муж тоже глядел на меня. Точнее, изучал: сжатые губы, слегка сведенные брови, в глубине глаз затаилось чувство, которое сложно определить. Отчаянно захотелось, чтобы Анри посмотрел иначе, как на берегу Ирты — с нежностью, от которой заходилось сердце. Хотя бы на минуту, и, если потом все снова станет, как есть, не страшно.

Всевидящий! О чем я вообще думаю?

Разозлившись на себя, так вонзила ногти в ладонь, что на одной кожа лопнула и выступила капелька крови. Мэри делала вид, что увлечена видами Лавуа, но ее выдавали напряженные плечи. Она вытянулась в струнку и ловила каждое слово, хотя руки по-прежнему были чинно сложены на юбке. Когда стало ясно, что ничего больше не происходит, негромко вздохнула и удобнее устроилась на сиденье. Я же еще немного полюбовалась на поля аламьены, ненадолго прикрыла глаза… и проснулась от того, что камеристка легко тормошила за плечо.

— Миледи… миледи…

Сонно моргая на закатное солнце, затопившее экипаж, я подскочила и неосознанно потерла глаза. Видимо, сказались сутки в поезде, бессонная ночь и постоянное напряжение, поэтому более четырех часов пути до поместья я проспала самым бессовестным образом. Стрекотали кузнечики, колеса прогрохотали по камню — мы проехали по небольшому мостику через неглубокую речушку, захрустел гравий дорожки, ведущей к утопающему в зелени трехэтажному каменному дому. Распахнутые бледно-желтые ставни распластались по фасаду как крылья замерших бабочек. Окна — небольшие, расчерченные перекрестьями рам в тон ставням, от чего даже стены казались солнечно-теплыми.