Леди-призрак - [23]

Он снова откинулся назад, выпустив струйку дыма вдоль стены. Дым быстро добрался до спинки койки и вернулся к нему.

Они больше не смотрели друг на друга. Берджесс стоял молча, но не уходил. Наконец он произнес:

— Насколько мне известно, вашу апелляцию отклонили.

— Да, мою апелляцию отклонили. Теперь нет никаких препятствий, ничто больше не помешает, никто не погасит ритуальный костер. Теперь я качусь вниз на полной скорости, никто больше не остановит падения. Теперь людоеды не останутся голодными. Теперь они сделают все быстро, ловко и аккуратно. Отличная работа. — Он повернулся к своему собеседнику: — Почему у вас такой скорбный вид? Жалеете, что нельзя продлить агонию? Жалеете, что я не могу умереть дважды?

Берджесс поморщился, словно ему попалась скверная сигарета. Он наступил на окурок.

— Это удар ниже пояса, Хендерсон. Я ведь даже еще не показал вам кулак.

Какое-то время Хендерсон пристально смотрел на него, как будто только что заметил в его поведении нечто такое, чего до сих пор не мог разглядеть за красным туманом гнева, застлавшим все его чувства.

— Что вы хотите сказать? — спросил он. — И что, вообще, привело вас сюда теперь, через несколько месяцев?

Берджесс потер затылок.

— Даже не знаю, как это объяснить. Странная вещь для сыщика, — признал он. — Конечно, моя работа закончилась, когда Большое жюри предъявило вам обвинение и вы предстали перед судом. Мне трудно говорить об этом, — беспомощно закончил он.

— Почему? Что тут трудного? Я всего лишь узник, приговоренный к смерти.

— Именно поэтому. Я пришел, чтобы… Я хочу сказать… — Он помолчал, а потом выпалил: — Я верю, что вы не виновны. Вот так, как бы там оно ни было. Я не верю, что вы это сделали, Хендерсон.

Молчание.

— Ну скажите же что-нибудь. Что вы так сидите и смотрите на меня!

— Я не знаю, что надо говорить, когда парень выкапывает тело, которое сам же помогал хоронить, и говорит: «Извини, старик, я ошибся». Вы лучше сами скажите за меня.

— Вы, наверное, правы. Действительно, что тут скажешь. И все же я утверждаю, что свою часть работы я выполнил хорошо. Не пропустил ни одного доказательства. Я скажу вам больше. Я бы проделал все это по второму разу, на следующий же день, если бы в этом возникла необходимость. Мои собственные чувства в расчет не принимаются, мое дело — работать с конкретными фактами.

— А что послужило причиной такого полного поворота? — спросил Хендерсон с некоторой долей иронии.

— Это трудно объяснить, трудно выразить словами, как и все остальное. Это был долгий процесс, я постепенно проникался этой мыслью в течение нескольких месяцев. Так же медленно, как вода просачивается сквозь фильтр. Я думаю, все началось в суде. Это был как бы обратный процесс. Все факты были представлены так, что они неумолимо свидетельствовали против вас. Но когда, уже позже, я мысленно вернулся к ним, то увидел все совсем в ином свете.

Я не знаю, поймете ли вы меня правильно. Фальшивые алиби всегда так тщательно продуманы, они такие гладкие, полны таких правдоподобных деталей. Ваше выглядело таким жалким, беспомощным. Вы не могли ровным счетом ничего вспомнить об этой женщине. Десятилетний ребенок справился бы с описанием лучше вас. И когда я сидел в задней комнате суда и слушал, до меня постепенно стало доходить: да ведь он говорит чистую правду! Любая ложь, какая бы то ни было, выглядела бы более полнокровной. Только человек, который ни в чем не виноват, может так последовательно лишать себя всех шансов, как это делали вы. Виновные ведут себя умнее. На карту была поставлена ваша жизнь, а вы смогли привести в свою защиту лишь два существительных и одно прилагательное. «Женщина», «шляпа», «оранжевая». И я сказал себе: «Как все это похоже на правду». Парень вне себя от ярости после домашнего скандала. В первом попавшемся баре он заговаривает с женщиной, которая его совершенно не интересует. Ко всему прочему на него обрушивается известие о том, что в его доме совершено убийство и ему предъявляют обвинение.

Он сделал выразительный жест.

— Что более вероятно — что он вспомнит незнакомку во всех подробностях или что даже то слабое впечатление, которое оставалось от нее, окончательно сотрется из памяти, оставив лишь пустое место?

Эта мысль долго не давала мне покоя. Я постоянно возвращался к ней, с каждым разом все больше убеждаясь в своей правоте. Однажды я уже собрался было прийти сюда, но решил вторично все обдумать. Потом я раз или два поговорил с мисс Ричмен…

Хендерсон вытянул шею:

— Я начинаю понимать, в чем дело.

Детектив тотчас резко оборвал его:

— Ничего вы не понимаете! Может быть, вы думаете, что это она пришла ко мне и в конце концов как-то на меня повлияла. Все было совсем не так. Я сам нашел ее и явился, чтобы поговорить с ней — чтобы сказать ей все то, что я сегодня сказал вам. С тех пор, не буду скрывать, она приходила ко мне несколько раз, но не в управление, а домой, и мы еще несколько раз обсуждали ваше дело. Но это ничего не значит. Ни мисс Ричмен, ни кто-либо другой не могут убедить меня в том, во что я сам не верю. Если я в чем-то меняю свое мнение, то только тогда, когда сам прихожу к определенному заключению, а не когда меня побуждают. Если я пришел сюда, то по своей собственной инициативе. Я пришел не потому, что она меня попросила. Она даже не знала, что я собираюсь сюда. Я и сам не знал, пока не пришел.