Леди-плутовка - [12]

– Я, – невесело рассмеялась Изабел. – Возможно, мне стоит радоваться, что у него были другие источники дохода, пусть и незаконные? Он казался богачом, вел себя как богач, и мой отец предположил, что так и есть на самом деле. Мужчина может далеко пойти, если обладает уверенностью в себе и обаянием, готов лгать или не договаривать всей правды.

– Так ваша семья посчитала его хорошей партией?

Каллум опять принялся перебирать картины, но она чувствовала, что его внимание сосредоточено на ее словах.

– Это имеет какое-то отношение к его плану подменять картины?

Каллум поднял изображение обнаженной Венеры, нахмурился и поставил на место.

– Кто знает… При расследовании необходимо собрать как можно больше информации.

Ха!

– Это действительно так?

– Я бы никогда не стал вводить вас в заблуждение относительно роли следователя.

Когда он повернулся к ней, взгляд его был серьезным, но на губах все же играла легкая улыбка.

Невидимый, не замечаемый до сих пор груз, лежавший на ее плечах, стал ослабевать.

– Это вряд ли может считаться секретом, особенно по прошествии всех лет. Мой отец был прагматиком и заботился только об одном: чтобы мой старший брат, его наследник, выгодно женился и в браке родились дети. Я гораздо младше брата, и мое замужество отца не слишком интересовало. Пока Эндрю был хорошо принят в обществе и имел тугой кошелек, он был доволен.

– Был? Ваш отец скончался?

– Нет, жив, но очень болен. Мама умерла, рожая меня. Мой брат, лорд Мартиндейл, несет на себе бремя титула маркиза. Что-то вроде регентства в нашей семье.

Разумеется, ее отец, маркиз Гринфилд, не был безумен, как несчастный король, а просто отсутствовал. Его разум постепенно таял, год за годом. Возможно, это началось десять лет назад, когда он впервые увидел Эндрю. Ни Гринфилд, ни Изабел не задали вопросов, которые следовало бы задать: оба оказались слишком доверчивы.

– Понятно, – кивнул Каллум и сменил тему. – Так какая картина должна принадлежать герцогу Ардмору?

Все верно: пора было перейти к причине, по которой они сейчас находятся в этой тесной комнате.

– Эта.

Изабел вытащила картину из стопки и вытянула руки наподобие мольберта, хотя полотно было не слишком большим: фута два на три.

Дженкс изучал полотно с таким же вниманием, как страницы писем. Взгляд его скользил слева направо, потом сверху вниз, но в лице его, в отличие от Эндрю, не было ни малейших признаков похоти. Слава богу!

Изабел и не подозревала, что все это время задерживала дыхание, и что наклонила голову, чтобы видеть то же, на что смотрит Дженкс, хотя прекрасно знала каждую деталь. Три молодые женщины в прозрачных одеяниях стояли кружком. Одна – спиной к художнику – или зрителю? – демонстрируя впечатляюще округлые ягодицы. Руки женщин были подняты и переплетены, словно в сложном танце, длинные распущенные волосы струятся по плечам, однако лица оставляют открытыми.

Для Изабел их лица были куда привлекательнее, чем грациозная нагота: резко обрисованные черты, взгляды отведены друг от друга. У той, чье лицо было видно лучше всего, уголки губ слегка опущены. Несмотря на затейливый танец, эти прелестные женщины из прошлых веков были одиноки и несчастны.

А может, она читает на их лицах собственные чувства? Эти женщины на картинах, которые хранил Эндрю, напоминали всех остальных – гологрудые, без волос на интимных местах, поразительно выписанными фигурами, бледной, как мрамор, кожей. Они были почти реальными и все же решительно неземными.

– Не могу представить, кто способен заинтересоваться подобными вещами, – заметил Дженкс. – Но что я знаю? Я скромный офицер полиции.

– То, как вы это сказали, вовсе не прозвучало слишком уж скромно.

Дженкс пожал плечами. Изабел поставила картину на пол и повернула изображением к стене.

– Видите ли, это этюд к гораздо большей картине. Итальянцы называют ее «La Primavera» – «Весна».

– Эти три женщины тоже символизируют весну?

– Нет, это младшие богини. Три грации. Вывезти огромную законченную картину из Италии было невозможно, но Морроу твердо решил купить этот этюд. Считал, что сначала был написан он, а уж потом «Весна».

Она снова натянула ткань на картины.

– Но почему художник пишет одно и то же несколько раз? Помимо финансовой выгоды, конечно.

Прежде чем повернуться к Дженксу, Изабел откашлялась:

– Думаю, что это фрагмент, который больше всего может заинтересовать джентльменов.

– Боже, спаси меня от джентльменов, – пробормотал Дженкс. – Ну хорошо. Значит, эта картина у вас, а другая – у герцога Ардмора.

Изабел кивнула.

– И я хочу поменять их местами. Понимаю, что Анджелес, возможно, и не распознает подделки, но если распознает…

– Возможность, которую надежно устранит ваш умный план, – закончил Дженкс. – Если герцог отдаст Анджелесу подлинник, нежелательных вопросов не возникнет.

– Я тоже так думаю.

Неужели фонарь мигает? Изабел надеялась, что нет. Хотя у них был запасной фонарь плюс бумажные жгуты и свечи, тошнотворные воспоминания о тех минутах, когда она была заперта в темноте, заставили ее вздрогнуть.

– Видите, с чем нам приходится работать! Но, может, вернемся в ту часть дома, в которой не так жарко и которая не скрыта за фальшивой стеной?