Леди-пират - [283]

Мрачные, унылые дни сменялись один другим, один на другой похожие.

* * *

Зал суда был набит людьми, пришедшими поглазеть на представление, людьми, полными ненависти к их женским телам в мужском платье, к их оружию, разложенному на столе перед судьями, оружию, еще покрытому кровью, которую пролили Мери Рид и Энн Бонни.

Балетти, Никлаус-младший, Ганс и Джеймс сидели в первом ряду, и Мери обратила на них взгляд, исполненный признательности. Каждый из них словно кричал ей: сохраняй мужество. От присутствия Никлауса-младшего ей стало легче. Она поняла, что Балетти рассказал ему все, что касалось Энн.

И в самом деле, Никлаус глаз не сводил с сестры, должно быть, надеясь, что рано или поздно и она на него посмотрит. Но Энн Бонни, казалось, никого не видела и не слышала, погруженная в собственные мысли. Впечатление было такое, будто она ко всему безразлична, в том числе и к самой себе. И лицо ее казалось таким холодным и бесчувственным, что зрители показывали на арестантку пальцем и перешептывались с видом испуганным и неодобрительным.

Она встрепенулась один-единственный раз, когда в зал вошел губернатор Ямайки, сэр Николас Лоуэс. Она долго на него смотрела — до тех пор, пока тот не опустил глаза. Мери невольно стала надеяться на то, что губернатор попытается за них заступиться, помня о том, как они пощадили его самого и его дочь. Или даже обратится к Уильяму Кормаку, чтобы добиться освобождения Энн. Но надежда ее оказалась недолговечной. Их адвокаты об этом сообщили. Лоуэс явился не для того, чтобы их защищать. По советам адвокатов Мери и Энн решили отрицать свою вину, в то же время прекрасно зная, что участь их уже решена.

Уильям Недхем, председатель Верховного суда, стукнул молотком о деревянную кафедру, и перешептывания смолкли.

В этот день, понедельник 28 ноября, начался суд над женщинами, наводившими ужас на все Карибское море. Их обвиняли в морском разбое, убийствах и грабежах.

* * *

В течение трех недель истцы сменяли один другого. В течение трех недель Мери и Энн, стоя перед ними, сносили бесчестие и унижения от публики. В течение трех недель Энн смотрела перед собой пустым безучастным взглядом. В течение трех недель Мери искала глазами своих, ожидая от них поддержки.

Девятнадцатого декабря 1720 года процесс подошел к концу, судья вынес приговор. Обе пиратки были признаны виновными и приговорены к смертной казни. Зал облегченно и удовлетворенно вздохнул. Энн повернулась к Мери, на ее усталом лице наконец-то появилась безмятежная улыбка. Они встали одновременно, но заговорила Мери.

— Ваша честь, — громко и отчетливо сказала она, — мы просим суд отсрочить приведение приговора в исполнение.

— По какой причине? — осведомился Уильям Недхем.

— Мы беременны.

По толпе, забившей до отказа зал и теснившейся снаружи, снова прокатился шепот. Несколько дам побледнели и принялись усиленно обмахиваться веерами, кое-кому даже сделалось дурно, а мужчины пришли в негодование при одной лишь мысли о том, что обе пиратки — хоть и столько дел натворили — все же остались женщинами, и от невозможности даже допустить мысль о том, что за демонические создания могут родиться у этих женщин.

Только четверо мужчин из всех, что были в зале, обрадовались этой новости, понимая все ее огромное значение. Балетти вопросительно посмотрел Мери в глаза. Она кивнула, тем самым подтверждая, что это не грубая уловка, и насладилась счастливой улыбкой, которую маркиз послал ей в ответ.

Судья с грохотом опустил свой молоток, чтобы заставить публику замолчать, распорядился отложить казнь и произвести проверку.

Когда заседание окончилось, Мери Рид и Энн Бонни, довольные и гордые, в окружении солдат-конвоиров прошли мимо ошеломленных зрителей и покинули зал суда.

Сторожа заставили пираток дорого заплатить за ту милость, которую они для себя вытребовали.

36

Мадам де Мортфонтен лихорадочно распечатала письмо от Николаса Лоуэса, быстро пробежала его глазами, побледнела и рухнула на руки Габриэлю, который как раз в эту минуту, охваченный любопытством, приблизился к ней.

Он перенес Эмму на диван, уложил там и крикнул, чтобы принесли нюхательной соли.

Пока служанка, придерживая одной рукой голову хозяйки, другой тыкала ей под нос флакон, Габриэль прочел письмо, и лицо его расползлось в широкой довольной улыбке.

Николас Лоуэс извещал Эмму де Мортфотен о суде над Энн Кормак и о той участи, которая ее ожидает. И прибавлял, что сделал все от него зависящее, чтобы избежать этого процесса, но, несмотря на все его влияние, пришлось отступиться: слишком уж Энн прославилась своей жестокостью во время абордажей.

Габриэля новость несказанно обрадовала. Пусть он и добился от Эммы всего, на что зарился, ему совершенно не хотелось, чтобы Энн Бонни появилась снова и заняла его место. Он, что бы там ни говорил ей сам, все же питал кое-какие нежные чувства к своей хозяйке-любовнице.

Все те месяцы невыносимого ожидания, что Эмма провела на Кубе, он, желая ее развлечь, а еще больше для того, чтобы отвлечь от Лоуэса, побуждал ее возобновить давным-давно заброшенные поиски.

— Возьми, — сказал он в один прекрасный день, вскоре после того, как Эмма вернулась на Кубу, съездив в Кингстон, чтобы попросить губернатора о помощи, и протянул ей хрустальный череп.