Леди-наследница - [8]

Всего пару мгновений игры ловких пальцев, и платье с шелестом соскользнуло.

— A-а, ну вот.

Она подняла глаза вверх… еще выше… потом отступила на шаг и снова посмотрела. Милостивый Боже, какой же он высокий. Она знала, что он выше среднего, но трудно судить о размерах в темноте, да еще когда человек лежит. Пожалуй, он гораздо выше шести футов.

И довольно широкий. Не кряжистый, как их сосед мистер Макгрегор, и не такой невозможно толстый, как кузнец мистер Дауэл, но заметно мускулистый в груди, руках, ногах и… везде. Как солдат, решила она, или один из гладиаторов, изображения которых она видела в книжках.

Только у солдат и гладиаторов нет таких черных глаз, которые весело поблескивают, наблюдая за ней. И они не ходят с тростью. Эбеновой, с резным набалдашником, похожим на какую-то рыбу.

— Она вам нужна? — неожиданно спросила она. — Или это бутафория?

Он взглянул на трость.

— Я могу ходить без нее, что только что и сделал, чтобы забрать ее из конюшни, но она уменьшает нагрузку на слабую ногу. А что? — Он усмехнулся. — Стыдно стало, что сбили с ног беспомощного калеку?

— Было бы стыдно, — призналась она, оглядывая его крепкую фигуру, — но вы кажетесь мне вполне здоровым. Собираетесь выдвинуть против нас обвинение?

Он отдал ей платье.

— Нет, не собираюсь. Начнем с того, что вы имели полное право защищать себя. Кроме того, какой мужчина добровольно признается, что его одолела женщина? В сущности, я заключу с вами сделку. Вы никому не рассказываете про это, а я помалкиваю о том, что мисс Уиннифред Блайт разгуливает в штанах.

Уиннифред хмуро взглянула на коричневую ткань.

— Мы надеваем их, только когда работаем, потому что они практичны, — оборонительно сказала она. — И куда удобнее этого ужасного старого платья. Любая нормальная женщина выбросила бы его не раздумывая.

Глаза Уиннифред округлились, когда до нее дошло, что только что сорвалось у нее с языка. Она ожидала, что он презрительно фыркнет или ухмыльнется, но вместо этого услышала низкий и приятный смех.

— И какой нормальный мужчина стал бы спорить?

Осмелев от его реакции, она уже хотела спросить, нормальный ли он. Но заколебалась — это казалось непростительной грубостью. Как правило, она не особенно утруждала себя хорошими манерами, да и была не особенно знакома с ними, но взять и просто спросить: «Вы, случайно, не сумасшедший?» — было бы уж чересчур грубо даже для нее.

Опасаясь, что смелость может в любой момент покинуть ее, Уиннифред вытащила из кармана письмо и протянула ему почти дрожащей рукой.

— Это вы писали?

Темные брови взмыли вверх, когда он взял письмо.

— Это то, что вы взяли из домика садовника?

— Да.

— И по этой причине вы все время смотрите на меня так, будто у меня две головы и хвост? Не потому ли вы только что бормотали что-то про сумасшедший дом?

Она сглотнула, подумала и решила сказать правду:

— Да.

— Что ж, посмотрим, что тут у вас.

Он переместил трость, чтобы развернуть письмо, и Уиннифред нервно наблюдала, как он читает.

Искорки юмора и любопытства в глазах, которые, как она уже начинала думать, являются его постоянными спутниками, погасли, и лицо Гидеона все мрачнело по мере того, как он читал. К тому времени как он дочитал до конца, лоб его был нахмурен, а губы плотно сжаты от гнева.

— Почему вы это не сожгли? — тихо спросил он.

— Это вы написали?

Она должна быть уверена, полностью уверена.

— Не я. — Он вернул ей письмо. — Эта гнусность скорее всего написана моей мачехой.

Она задумчиво посмотрела на бумагу, потом подняла глаза на него.

— Вы даете мне слово джентльмена, что не получали письмо, которое я послала вам?

— Даю. А что в нем было?

Она почувствовала, как краска прилила к щекам. Лилли болела, сильно болела, и у них не было денег, чтобы заплатить врачу. Уиннифред была в отчаянии в тот день, когда писала, и это вынудило ее прибегнуть к тому, чего она обещала себе не делать никогда. Она умоляла.

— Это была просьба о помощи, — пробормотала она, надеясь, что письмо сгорело где-нибудь в камине. Она пожала плечами, отодвигая в сторону воспоминания о тех мрачных днях. — В общем, помощь не потребовалась. Так что теперь это не важно.

— Понятно. — Его ладонь, теплая и шершавая, легла ей на лицо. Он замер на мгновение, а Уиннифред приросла к месту, живот напрягся, а воздух застрял в горле. Потом один палец скользнул вниз к подбородку и приподнял ее лицо. — Мне очень жаль.

На один ужасающий миг Уиннифред почувствовала, как к глазам подступили слезы. Она заморгала, прогоняя их, удивленная своей реакцией на простое извинение и легкую, пусть и неприличную, ласку. Это все переутомление, сказала она себе, вызванное недосыпанием, страхом, тревогой и, быть может, самым опустошающим из всего этого — надеждой. От переутомления с людьми еще и не такое бывает.

Тот факт, что в прошлом ей приходилось и куда больше уставать, и куда больше тревожиться, и ни разу не возникало желания разреветься, был из тех, на которых она предпочитала не задерживаться.

Она уже хотела отвернуться и отшутиться, дабы скрыть свое замешательство, когда он заговорил:

— У вас эти веснушки круглый год?

— Что?.. — Она заморгала, позабыв про слезы. — Прошу прощения?