Леди, любившая чистые туалеты - [26]

Когда она шла по Сорок пятой к Ист-Ривер, стоял жуткий холод. По городу, в котором никогда не бывает темно, а когда темнота наступила однажды, совсем ненадолго, так все в нем попросту перетрахались. Войди в двери этого грузного небоскреба, в его тропическое тепло. Где в нос ударяет странный, не так чтобы ядовитый запашок, который, похоже, появляется в новых, не обжитых еще зданиях, когда исчезает пыль и мраморные их полы впервые надраили. Кусты и цветы в выложенном розовой плиткой атриуме. Посередине вестибюля фонтан извергает воду в большой бассейн. Двери скоростных лифтов, идущих на шестидесятый, шестьдесят первый и шестьдесят второй этажи.

Дрожь пробегает по ее спине при виде интеллигентного облика леди, сидящей на скамье нержавеющей стали, читая “Нью-Йорк тайме”. Очевиднейшая бездомная, обернутая в три полиэтиленовых мешка. Впрочем, еще сохранившая гордое достоинство. Достаточное для того, чтобы какое-то время удерживать на расстоянии человека, который подойдет и скажет: а ну, ты, вали отсюда. А мне предстоит подняться на верхний этаж. В Нью-Йорке, чем выше поднимаешься, тем с большим встречаешься богатством и влиянием. Так что эта адвокатская фирма может быть только преуспевающей. И хотя она никогда о них не слыхала, на веленевой их бумаге, цепляющей, если провести по ней пальцем, ноготь, вытиснено пять хорошо известных в Нью-Йорке престижных имен. Как у адвокатов ее бабушки с их двумястами партнерами и библиотекой почище, чем в Брин-Море.

Скоростной лифт, первая остановка — пятидесятый этаж. Две женщины, пятеро мужчин — вот и все мои попутчики. О женщинах еще, пожалуй, можно сказать, хоть вкус их и не представляется мне безупречным, что рядом с ними я выгляжу немногим лучше замарашки. Мужчины же несут на себе следы искусных попыток стать ни на кого не похожими и уж тем более на юристов, постаравшись при этом, чтобы любой их собрат немедленно понял, что учились они в Эндеворе, Чоте и Дирфилде, в последнем из коих сын ее состоял в первой хоккейной сборной школы.

Барабанные перепонки отзываются на изменение высоты, сердце стучит в груди гулко и быстро. На шестидесятом и шестьдесят первом спутники ее выходят из лифта. Она же, одиноко поднимаясь на самый последний, ощущает себя возносящейся в святая святых. Для которой одежда ее, отставшая на два года от моды, решительно не подходит. И ведь была ж я когда-то юной, и мир, в который тебе предстояло войти легкой поступью, расстилался перед тобой, и ты, с желтой гортензией в волосах, в кружащихся вокруг ног пышных юбках, проносилась в фокстроте по бальным залам, и ожидать, когда сбудутся все твои мечты, было тебе всего лишь забавно.

А сбылось только одно — даже самые давние ее друзья стали приглядываться к ней, стараясь понять, стоит ли с ней еще знаться. Потому что за ответом на всякий ее телефонный звонок друзьям и подругам ясно читалась мысль: да не хочу я тебя больше видеть. Если я буду и дальше водиться с тобой, ты полезешь ко мне с твоими проблемами, которые мне ни к чему, у меня и своих хватает. И что ждет здесь меня, покидающую пустой уже лифт и входящую через стеклянную дверь в просторную приемную, — очередная порция дурных, неведомых мне новостей. Неисчислимых, как сказала бы бабушка. И пока мои старые кости сбиваются в кучку в этом старом мешке, я собираю весь оптимизм, еще уцелевший в моем все более склонном оправдываться “я”, и стараюсь набраться непреклонности, которая будет под стать непреклонности секретарши, сидящей за письменным столом приемной. Гарантируя, что никто из бездомных и бедных не задержится здесь, в окружении облаков, ни на минуту.

— Будьте любезны, у меня встреча с мистером Саттоном. Мы договорились на три, но, боюсь, я пришла несколькими минутами раньше.

— Ах да, вы миссис Джоселин Джонс.

— Да.

— Миссис Джоселин Гвиневера Маршантьер Джонс.

— Совершенно верно.

— Мистер Саттон ждет вас. Присядьте, пожалуйста. Он сейчас выйдет.

Сажусь на мягкую, роскошную кожу. Раскрываю журнал. Фотографии всем довольных господ, стоящих посреди лужаек, на фоне своих грандиозных домов, великолепие их гостиных. И, боже, я действительно слышу, как произносится, и правильно произносится, мое полное имя, совсем как в суде перед вынесением тебе смертного приговора. И слышу благозвучный скрип петель, с которым закрывается за моей спиной решетчатая дверь тюремной камеры. Впрочем, это всего лишь выходит в приемную высокий мужчина с волнистыми седыми волосами. На нем темно-синий в тонкую полоску костюм, он пересекает ковер. Улыбается, протягивает руку, отвешивает легкий поклон, и все ее старые, болтающиеся в мешке кости становятся совсем уже хрупкими, однако она встает, пожимает мужчине руку, и он берет ее под локоток.

— Как приятно познакомиться с вами, миссис Джонс. Спасибо, что пришли. Я мистер Саттон. Сюда, пожалуйста. Вижу, вы обратили внимание на наш ковер.

— Да, он на редкость красив.

— Брюссельский, ручной работы. А, и это тоже, как я замечаю, не ускользнуло от вашего взгляда.

— Да.

— Пауль Клее. Подлинник. А здесь, не сочтите за макабрическую претенциозность, Чарльз Аддамс