Леди, будьте плохой - [48]

– Вы, дамы, дурно влияете на меня, – сказала она. – Вы заставляете меня верить, что моя распутная реакция на Рочдейла совершенно естественна, а ведь в моем сердце я знаю, что это грешно. Моя падчерица была вынуждена напомнить мне, что мое поведение плохо отражается на памяти ее отца. А она знала только о том, что я танцевала с Рочдейлом и разговаривала с ним на террасе Донкастер-Хауса. Мне страшно даже подумать, что бы она сказала, если бы знала обо всем, что было между нами.

– Моя дорогая девочка, – нахмурившись, сказала Вильгельмина, – я понимаю, что леди Бамфриз – дочь твоего покойного мужа, но возьму на себя смелость сказать, что она надутая старая кошка. Как смеет она обвинять тебя в осквернении памяти епископа? Есть ли способ лучше доказать почтение его памяти, чем организация фонда вдов и постройка приюта, который носит его имя? И разве ты не издаешь его проповеди?

– Да, однако она не одобряет этот проект. Думаю, она предпочла бы сама издавать проповеди отца.

– Даже если и так, – продолжила Вильгельмина, – я не понимаю, как она может обвинять тебя в осквернении его памяти. Даже если бы ты среди бела дня танцевала голой на Сент-Джеймс-стрит, это не испортило бы все, что ты сделала, будучи его вдовой. То, что ты сделала и делаешь, в тысячи раз ценнее, чем все, что сделала она, будучи его дочерью.

Грейс захотелось обнять ее. Вильгельмина была такой хорошей и доброй, и Грейс гордилась, что может называть ее подругой. Когда епископ был жив, он не позволял Грейс общаться с герцогиней. Он презирал женщин, которые не подчинялись правилам света, как это делала Вильгельмина. Между прочим, Грейс всего несколько дней назад нашла одну из проповедей своего мужа, в которой он предупреждал, что нельзя позволять своим женам и дочерям свободно общаться с падшими женщинами, «дабы они не отравили целомудренные, но хрупкие души, вверенные нашей заботе».

Возможно, ей следует исключить эту проповедь из собрания.

– Вильгельмина права, как всегда, – сказала Пенелопа. – Не позволяй этой кислой физиономии учить тебя, как прожить жизнь. Ты вдова епископа, а не его жена. Что ты делаешь сейчас, после его смерти, это твое личное дело.

– Особенно то, что ты делаешь в частной жизни, – добавила Марианна.

– Епископ умер, – сказала Вильгельмина. – Не позволяй себе верить, что его дочь говорит от его имени. Я серьезно сомневаюсь, что он прилетает к ней в ночи на ангельских крыльях, чтобы сказать, что ты ведешь себя недостойно звания его вдовы. А если он и является, то думаю, говорит ей, как гордится тобой и всей той благотворительной работой, которую ты делаешь.

Второй раз за этот день Грейс почувствовала подступившие жгучие слезы. Она быстро заморгала в надежде, что не поставит себя в неловкое положение перед этими чудесными дамами, которые ехали для нее такими хорошими и верными подругами.

Пенелопа встала и подняла чашку:

– Давайте выпьем за освобождение Грейс Марлоу. Пусть она всегда будет самостоятельной женщиной и перестанет связывать себя чьими-то ожиданиями, живой это человек или мертвый.

Они все встали, и лучшие чашки Грейс из ворчестерского фарфора мелодично зазвенели, когда подруги чокнулись ими.

Глава 10

Он в третий раз проехал в своей коляске мимо Марлоу-Хауса. Его терпеливый слуга наверняка думает, что хозяин сошел с ума. Каждый раз, приближаясь к дому, Рочдейл притормаживал, потом передумывал и проезжал мимо, потом снова передумывал и решал, что все-таки войдет в дом, а потом опять проезжал мимо. Чувствуя себя полным идиотом, он доехал до конца дороги и еще раз развернул лошадей. На этот раз он сделает это. Он остановится и войдет внутрь.

Грейс там не было – он знал, что она встречается с банкиром «Куттс и K°», – так что не получится использовать еще один визит в Челси как очередную попытку произвести на нее впечатление.

Он уже сделал это. И это помогло. Его вклад в благотворительность хотя и не совсем завоевал ее, но изменил ее мнение о Рочдейле, он это знал. Пожертвование дало ему законный предлог проводить с Грейс больше времени, а это необходимо, чтобы заслужить ее доверие. Чем больше он был в ее обществе, тем более заинтригованной она становилась, тем больше принимала свое влечение к нему, а у него было больше возможностей сыграть на этом влечении в неумолимом движении к своей цели.

Вчера в темноте маленькой буфетной Рочдейл на короткое мгновение подумал, что выиграет пари. Она возбуждала такую страсть, что он был близок к тому, чтобы задрать ее юбки и овладеть ею прямо там, на столе. Интересно, позволила бы она ему зайти так далеко, если бы голоса за дверью не напомнили ей и ему, что сейчас не время и не место для такой встречи? Наверное, могла бы, но он не был уверен, что она к этому готова. Она все еще боялась. Ее ошеломлял собственный чувственный ответ, возможно, потому, что это был для нее новый опыт, и она могла позволить ему увести себя в новый мир ощущений. Но когда Грейс приходила в себя, когда поднимала себя над моментом, она всегда пугалась, осознавая, как далеко зашла. Ей не нужно было говорить ему о своих страхах. Он чувствовал, как это пугает ее. Смущает. Заставляет стыдиться.