Лёд моих диких снов - [29]

Мозгом понимал, что смысла в этом нет. Как обронил однажды Старшина: "Око за око – весь мир ослепнет."

Но обострившееся чувство справедливости твердило об обратном.

– А мы тогда кто? – Спросил я у Мержинского. Мы сидели в окопе плечом к плечу и драили до блеска свои калаши. Просто, чтобы скоротать время, которого у нас и так было не много.

– А кто мы? Пешки. Такие же, как и они. Нам сказали – мы сделали. Только если ты думаешь, что у этой игры два игрока – ты сильно заблуждаешься. И черными и белыми играет одна рука.

– И чья?

– А оно тебе надо? – Ответил он вопросом на вопрос. – Вот и я думаю, что не надо. Твоя задача - башку от капусты отличать, да стрелять метко. Останешься жив – поразмышляешь над игрой. А подохнешь, так и груз с плеч.

- Смотрю я на тебя, Антоха, и в толк не возьму. Нахрена ты в органы подался? У тебя мышление как у мародёра. Тебе бы в банду главарём.

Мержинский ухмыльнулся.

– Тупой юморок вернулся, смотрю? Жить будешь. – Немного подумав, всё же решил ответить: – Таким же дураком, как и ты был. Подался от нехер делать, вот и барахтаюсь теперь как могу.

– Чего не уйдешь?

– Как у вас всё просто: уйдешь, не уйдешь. Кто меня, голубчика, отпустит? – Антон вздохнул. Не тяжело и обречённо, а скорее по привычке. – Мать там как, интересно? Последнее время на сердце жаловалась. Ладно, живы будем – не помрем. Такая вот хрень, Димон: утречком я как-то так заплутал и услышал трёп офицера с летёхой. Короче, валить они отсюда собираются. И валить по-быстрому. Главным какую-то крысу штабную оставляют.

– С чего вдруг?

– А поди спроси. Дырку в лоб от своих же получишь. Короче, дело солярой пахнет. А теперь слушай сюда. На рожон не лезь. Это не наши разборки и не наша война.

– Как ты себе это представляешь? Они в бой, а мы как крысы?

– Засунь свою совесть и дело чести себе знаешь куда? Кого и от кого мы здесь защищаем? Своих мы там оставили, в бараке. Здесь у нас своих нет. Здесь каждый сам за себя.

***

Через два часа после нашей беседы командование тихо отчалило.

А ближе к вечеру начался целенаправленный штурм.

Били, казалось, со всех сторон. Основной целью были не мы, а наше укрытие. Когда миномёт задохнулся, в ход пошла живая сила.

Глядя на бледного Макса, прятавшего мобильник в один из потайных карманов, я придержал свою решимость ослушаться совета Антохи. Остался на месте, отстреливаясь из окопа.

Поступал ли я тогда правильно, я не задумывался.

Отвлекся на долю секунды и едва не получил пулю в затылок. Она просвистела в сантиметре от уха и взрыла землю у моей головы. Резко развернувшись с автоматом наизготове, первое, что увидел - точно такое же дуло, смотрящее на меня в упор. А за ним и взгляд. Холодный, немигающий. Без тени сомнения.

И только в ту секунду я наконец понял, что не давало мне покоя там, в полуразрушенном бараке.

Понял ли Старшина это раньше нас? Или поддавшись интуиции, заткнул взглядом рот Мержинского, когда тот просил отправить Сепуху вместо Игната с нами в разведку.

Так или иначе, но Сепуха оказался не просто жив, а ещё и вполне здоров. Стоял напротив, отсвечивая вражеской нашивкой на форме и плавно жал на спусковой крючок.

Выстрел.

Второй.

Третий.

Ни один не попал в цель.

Невесело усмехнувшись, Сепуха запустил руку в свой карман, следя взглядом за дулом Мержинского. Антон медлил, но уверенно держал его на мушке.

Вытащив на свет гранату, Сепуха швырнул её к моим ногам и быстро скрылся из виду.

- Ложись!

Отшвырнув автомат, Мержинский бросился на меня, успев оттолкнуть Макса в сторону.

Рвануло. Но в метрах трёх от нас.

Перед моим лицом лежала целая граната с чекой. А рядом с ней шоколадная конфета.

Цели нас убивать Сепуха не преследовал. Дал шанс на спасение? Возможно.

Я отчётливо вспомнил его слова там, в сторожке: "Завтра мне могут сделать более выгодное предложение и я уйду туда, лишь бы сохранить жизни тех, кто мне дорог. ... Убить русских ополченцев – что-то сродни достать трофей. И у кого этих трофеев больше, у того и жизнь в шоколаде."

Сжав конфету в кулак, впервые за долгое время я рассмеялся.

Звуки автоматных очередей удалялись на восток, а я лежал на земле и хохотал сквозь слезы.

Попытка нормальной жизни

Приказ об увольнении в запас дошёл до нас спустя месяц окончания контрактной службы. Постарался ли в этом командир или приказ в действительности нас долго искал, я не знал.

Выдав скопом контрактную зарплату в меньшем, чем стоило, количестве, повторно проинструктировав о неразглашении, командир посадил нас в машину гуманитраки, отправлявшуюся на границу с нашей страной.

Проезжая мимо частично восстановленного КПП, не сговариваясь стянули головные уборы. Проводили взглядом яркий летний пейзаж, перекрывший взгляду дорогу к бараку и опустили глаза вниз.

- Будь оно всё проклято, - выдохнул Антон, привалившись затылком к холодному кузову, обтянутому брезентом.

Оставив нас на приграничном вокзале, гуманитарка тронулась дальше.

Ближайший поезд был только ночью.

Мы заняли одну из лавок у перрона и просидели всё оставшееся время в тишине. Молчание было тягостным и гнетущим, но ни один из нас так и не решился раскрыть рта. Выказывать мнимую радость от предстоящего возвращения домой было бессмысленно. Радости не было и в помине. Из всей бригады дом увидим только мы...