Лёд и порох - [10]

— Имя? Семейное положение? Отношение к главе хозяйства? — Пол расставляли сами. — Возраст? Сословие или состояние? Вероисповедание? Место рождения? Место приписки? Место постоянного жительства? Родной язык? Грамотность? Занятие?

Физические недостатки определяли навскидку, лишь изредка уточняя детали. Калечно-увечных детей было немного, разве что совсем младенцы — естественный отбор суров, а с теми, из кого работник не вырастет, в деревне не церемонятся. В паре домов догнивали лежачие старики и старухи, но пропаганду гигиены я отложила на будущий визит, только приказав спутнику отмечать семьи, которым необходим визит врача.

Когда тусклое зимнее солнышко подобралось к зениту, до середины села мы едва добрались. Дурные предчувствия о сорванных сроках как-то неприятно оживились.

— Андрюшенька, я считаю, что 28 января у нас закончится только когда мы в дом вернемся, верно? — громко озвучила я свой рецепт растяжения пространства и времени.

— Конечно, Ксения Александровна. — неуверенно улыбнулся мальчик.

Староста настоятельно приглашал на обед, но туда мы отправили отца Феофана, которого уже начала утомлять роль свадебного генерала. Он, конечно, успевал и благословлять детей, наскоро освящать пищу, но следовало оберегать нашего самого старшего товарища.

Вскоре больше половины ответов можно было уже расставить самостоятельно: информацию про избы писали сами, вероисповедание, место постоянного жительства, приписки и рождения более чем часто совпадали, родной язык и сословие так же не блистали разнообразием.

После полусотни дворов я уже на пороге могла рассказать о семье больше, чем они мне сами могли поведать. Те из мужиков, в чьих глазах бывало поменьше обреченности — или занимались отхожим промыслом, или имели за плечами армейскую службу. Да и то, что Вичуга по сути была богатым торгово-мануфактурным селом, накладывал благостный отпечаток. Женщины же почитай все вызывали состояние липкого ужаса — со следами побоев, как свежих синяков, так и заживших шрамов, выбитых зубов и разбитых скул, к двадцати уже утерявшие всякую привлекательность, безвольными или наоборот, шумно-скандальными привидениями сидели по домам. И дочери их были обречены на такую же долю.

Вдовам было еще хуже — без мужика жить хорошо в городе, да и то, если доход имеешь. В деревне же это крест на благополучии, покосившийся дом, урезанный до минимума надел земли, абсолютная беззащитность перед любым внешним произволом. Работу на фабриках давали из милости, и так же этой милости могли лишить. В любую секунду. Вдовы встречали нашу делегацию обреченно, словно готовые ко всему. Предложи им Андрюша совместный досуг — ни одна бы не возразила, а некоторые и так на него с практическим интересом поглядывали.

Я же разницу во внешности двадцатипятилетней и сорокалетней вдов не нашла. Коли нет взрослого сына — то хоть в петлю лезь.

Вдова, 19 лет. Двое детей своих и восемь от мужа остались. Год вдовеет, но старшие уже помогают, правда и строят ее на правах главы семьи. И не факт, что только словами.

26 лет, пятеро детей. Эта живет со свёкрами, причем не факт, что ей легче, чем остальным.

Сорок лет — а я бы и семьдесят постеснялась дать. Шестеро детей, старшему тринадцать. Остальные семеро умерли в холеру. Да и эти выглядят так, что от врача бы не отказались. Работает поденно, землю обрабатывать не может, оттого надел отобрали.

И были еще, еще, еще.

Вдовец с девятью детьми в возрасте от трех до восемнадцати лет женился на шестнадцатилетней и та уже ходит с огромным животом, обихаживая всех.

Погорельцы. Живут в чужом коровнике их милости. Кормилец обгорел сильно и явно на ладан дышит. Отец Феофан его заодно и соборовал. Четверо детей, и это трое сгорели еще. Будущей вдове двадцать девять.

Кое-где отношения в семьях бывали еще более причудливыми — в паре семей кто их женщин приходился главе семьи женой, а кто снохой, затруднялись определить даже собственно вопрошаемые. Да и принадлежность детей тоже порой вызывала ожесточенные споры, переходящие в драку. Этих урезонивал священник или староста, после чего все шумно каялись и обещали далее не грешить. Ага, в одной горнице несколько семейных пар со всеми интимными подробностями — не согрешат, само собой.

— Семен Лукич, я, конечно, напишу без подробностей, но это ж подсудное дело. — бормотала я старосте в сенях очередного веселого дома.

Коллежский регистратор выдавал годовую норму смущения и ужаса.

— Грешно живут, это верно. — поглаживал староста бороду. — Да эти почитай сроду так. Нет чтобы с одной женой жить — завсегда снохачествуют. И что стыди их, что не стыди!

Начинало смеркаться, когда нам удалось покинуть гостеприимных сельчан, надаривших нам и пирогов, и ягод, и прочей снеди. За плечами у нас остались тысяча тридцать девять человек.

— Уж не побрезгуйте. — выносили нам кульки почти из каждого дома. Поначалу я отказывалась, потом махнула рукой и «забывала» часть гостинцев в сиротствующих избах. Андрюша раскусил меня на четвертом адресе и быстро сообразив, что к чему, уже сам перегружал добро, пока я расспрашивала жителей.

Хреново оббежали быстрее — 64 жителя, 18 мужчин, 46 женщин. Восемь дворов. Запомнилась моя ровесница, овдовевшая тридцатилетняя женщина с восемью дочерями. Лишились кормильца по осени и эту зиму еще протянут, а по весне пойдут побираться. И гнетущая безысходность, которая в Вичуге еще разбавлялась полугородской работой на фабриках и мануфактурах, а тут, в заметенной снегом деревушке, прожигала ледяным пламенем.