Лед и пепел - [9]

В те времена мы еще не имели гироиндукционных, гироскопических и солнечных компасов — все это сложные приборы, обеспечивающие точное и безопасное самолетовождение, полеты без которых в настоящее время не мыслятся и категорически запрещены всеми инструкциями и наставлениями. И тем не менее на штурм неведомого мы шли не безоружными. По понятиям того времени, мы оборудовали наш самолет самой совершенной аппаратурой, которую тогда могли сконструировать наши ученые и произвести наша промышленность. Чувствую, что современный опытный полярный навигатор, читая эти строки, улыбнется, отметив в наших полетах сплошное нарушение ныне утвержденных инструкций по обеспечению безопасности полетов и, вероятно, невольно вспомнит слова Максима Горького: «Безумству храбрых поем мы славу!» Но я должен его разочаровать. В наших полетах не было ничего безумного. Все ныне существующие самые совершенные навигационные приборы не что иное, как «внуки» тех самых приборов, с которыми мы завоевывали безвестные пространства Арктики. Значит, мы стояли на принципиально верных позициях, и методы самолетовождения, применяемые нами тогда, в усовершенствованном виде главенствуют и по сей день.

Правда, наши приборы были капризными, требовали ангельского терпения в обращении с ними, не имели автоматики и счетно–решающих устройств, но зато не позволяли нам «зарастать жирком» даже в солнечную, беспечную погоду.

Радионавигация — основной метод самолетовождения настоящего времени — тогда только зарождалась. Но и ее мы использовали при подходах к нашим базам, правда с расстояний, не превышающих ста километров, да и то в тех случаях, когда между самолетом и приводной радиостанцией не было гор, как, например, на острове Врангеля, который мы могли запеленговать не далее чем за сорок — пятьдесят километров, фактически тогда, когда при ясной погоде этот остров уже был виден. Но на такую погоду в Арктике рассчитывать нельзя, а потому и радионавигации в нашей подготовке было уделено должное внимание.

Для определения и выдерживания истинных курсов мы установили на верхней части кабины штурмана солнечный пеленгатор, экран которого с отражением солнца был виден и пилотам, что позволяло им точно выдерживать расчетный курс. По принципу работы наш солнечный пеленгатор приближался к солнечному компасу, с той только разницей, что не обладал автоматикой и все необходимые поправки вносились вручную. Эту «не пыльную» работу выполнял штурман через каждые восемь минут. Открыв люк, я высовывался наружу и голыми руками священнодействовал над обжигающими холодом металлическими кремальерками, устанавливая при помощи их новые путевые данные. После минутного пребывания в леденящих потоках воздуха штурманская рубка казалась почти по–тропически теплой, хотя температура в ней была равна наружной, то есть тридцать — сорок градусов мороза. Уже десятилетия спустя, когда я летал на современных турбовинтовых лайнерах, где за меня всю работу выполняло счетно–решающее устройство, а я сидел в теплой уютной кабине, при воспоминании о тех «воздушных процедурах» пальцы рук холодели, а по спине пробегал озноб.

Магнитные компасы, чтобы заставить их работать в слабых полях земного магнетизма, мы также переделали.

То, что самолет при дальних перелетах должен быть автономным, независимым в своих маневрах от земли, это мы хорошо уяснили в ледовой разведке. И теперь мы ясно представляли, что нам нужно для того, чтобы экспедиция закончилась успешно: иметь максимальный запас горючего, не зависеть от погоды базы вылета, свои координаты определять на борту без помощи земли.

На борту самолета была установлена для надежной связи с землей всеволновая радиостанция. Радиостанция могла работать и после высадки на лед от добавочного генератора, приводимого в действие переносным бензиновым движком. И этот же бензиновый движок одновременно служил для запуска моторов самолета. Кроме того, мы имели аварийную рацию с мачтовой и змейковой антеннами, если с самолетом что–нибудь случится при посадке или он будет уничтожен неожиданно подвижкой дрейфующего льда, как это было с кораблем «Челюскин».

В докладе на имя высокой комиссии мы писали: «Все снаряжение и оборудование экспедиции на «полюс недоступности» подобрано так, что даже в случае потери самолета во льдах «белого пятна», экипаж, обеспеченный всем необходимым, сможет без помощи с земли нормально жить и выполнять научно–исследовательские работы в течение трех месяцев». Однако, рассчитывая на худшее, мы были все–таки уверены, что штурм «полюса недоступности» завершится победой, и этому был порукой наш летный опыт в Арктике.

Но вызова «в верха» все не было, и Черевичный решил ознакомить с нашим планом экспедиции начальника управления Полярной авиации Героя Советского Союза Илью Павловича Мазурука, смелого летчика и талантливого, волевого организатора, к тому же депутата Верховного Совета СССР, глубоко разбирающегося как в политике, так и в человеческих характерах. Мне не раз приходилось выполнять вместе с Ильёй Павловичем Мазуруком сложные задания, спать на льду в палатке и, что называется, пуд соли вместе съесть, не раз переживали мы и радость побед и горечь поражений, но друзьями так и не стали. Была ли тому причина в схожести характеров, а может быть, черная полярная, пятимесячная ночь, проведенная нами на острове Рудольфа во время поисков Сигизмунда Леваневского, обнаружила в нас какие–то скрытые черты антагонизма. Трудно сказать.