Лед Бомбея - [7]

В этот час город принимает облик съемочной площадки, где все временно и неустойчиво. Даже пейзаж выглядит условной декорацией. Новые уродливые офисные здания, названные «Иль Палаццо» и «Акрополь 2000», не выдержали и двух лет муссонного климата. Еще недостроенные, но уже покрывшиеся пятнами плесени. Их возводят компании с абсурдными названиями: «Нью-Хейвен» и «Голиаф Дивелопментс». Возникает ощущение, что по завершении нынешнего экономического бума фасад Бомбея можно будет снять и перевезти в какое-нибудь другое место точно так же, как это делают с декорационными планшетами по окончании съемки. И тогда это место вернется к своим прежним владельцам – людям народности коли, которые, как и прежде, будут плавать в своих лодках-дхоу и ловить рыбу-браму; кокосовым пальмам, манговым деревьям и москитам – и распадется на те семь малярийных островов, разделенных заливом, что составляли его испокон века. Никаких семейных связей. Никаких воспоминаний о предках.

От моего здешнего предка осталась только память: в тот год, когда я родилась, его могила вместе со многими другими старыми британскими захоронениями была стерта с лица земли. Кладбище превратили в детскую площадку для богатых индийских семейств, живущих вдоль Морского проезда, обширного, отвоеванного у моря участка земли, простирающегося на запад.

Повернув на север по этому длинному проспекту, к рассвету я наконец достигла своей цели – пляжа Чоупатти. Здесь, пониже опустив микрофон «Сони», я стала пробираться к морю, чтобы записать его голос.

Я росла в море на Малабарском побережье. Мы купались там с сестрой в компании дельфинов и выходили из воды, пахнущие кокосовым маслом. Аравийское море в районе Чоупатти пахнет дохлой рыбой, дизельным топливом, озоном, бриолином и дерьмом.

– В сезон дождей море приносит сюда издалека всякий хлам, иногда даже из Саудовской Аравии, – произнесла я в микрофон. – Целыми селениями на берег выходят люди, чтобы собрать плавник, которым они топят свои печи. Сегодня море серое и полно всякого мусора. Полно жизни, можно сказать, или того, во что мы ее превратили. Шесть часов назад оно несло с собою следы смерти.

Несколько крепковато, но не так уж и плохо для первой записи.

На пляже стояли трое полицейских и подозрительно за мной наблюдали: преступница, вернувшаяся на место преступления, как это всегда делают злодеи в индийских фильмах и почти никогда не делают преступники реальные. Я показала удостоверение личности сотрудника Би-би-си – оно, как правило, производит сильное впечатление на людей определенного сорта – и спросила у одного из них, куда отправили тело человека, убитого здесь прошлой ночью. И полицейский ответил мне, что его «отправили туда же, куда отправляют все найденное на Чоупатти».

– И там же проводят вскрытие? – спросила я.

Они оба расхохотались.

– Это утопленник, мадам, в таких случаях не бывает никакого вскрытия.

– Мне представляется несколько чрезмерным вначале вскрыть себе вены, а потом утопиться.

– Индия – страна чрезмерного, мадам, – ответил один из них.

– Но вы-то сами видели тело? Оно же совсем не похоже на тело утопленника. Обычно вокруг носа и рта утонувшего остается пенистая смесь из слизи, пузырьков воздуха и воды, похожая на взбитый яичный белок.

Наша беседа привлекла внимание нескольких праздношатающихся, которые, услышав мои пояснения, что-то забормотали и подошли поближе. Полицейский перестал улыбаться.

– А вы что, специалист по утопленникам?

– Да, я немного разбираюсь в этой области.

«На ней нет тех знаков, что видят на утопленниках». Эти слова отец произнес на похоронах матери. Шекспир, «Буря», действие I, сцена I. Но ее легкие были влажные и тяжелые. Пропитаны водой. Я занесла улики в свой дневник преступлений.

– Вы знаете, куда отвезли тело?

– Это не ваше дело, – рявкнул тот, что был покрупнее, пытаясь выглядеть угрожающе, что оказалось для него не такой уж легкой задачей, так как я была как минимум на голову выше его. До этой его фразы все мои вопросы диктовались специфическим журналистским рефлексом, выработанным в течение многих лет непрестанного интервьюирования, превратившего меня в некий приемник самых разнообразных мнений. И если бы не эта фраза, если бы не эта жалкая попытка полицейского унизить меня, я могла бы уйти, оставив жертвы пляжа Чоупатти спокойно догнивать. Но мне всегда были крайне неприятны люди, для которых их полномочия, их власть – нечто вроде особых галстуков, являющихся свидетельством принадлежности к эксклюзивным клубам, куда вход всему остальному человечеству заказан.

Когда легавые прекратили свою жалкую игру в крутых ребят и медленно удалились, какой-то человек из продуктового ларька неподалеку поманил меня пальцем. Он начертил на песке некое подобие карты и, указывая на нее, сказал:

– Тела с Чоупатти... – и стер рисунок босой ногой.

Я спросила его, чем вызван его интерес к этому делу, но вместо ответа он просто повернулся ко мне спиной, сказав:

– Английский не говорю.

Меня совсем не прельщала перспектива провести свое первое утро в Индии за рассматриванием трупов. Но события развивались именно в этом направлении. Кроме того, этим я занимаюсь вот уже семь лет. И если даже смерти на Чоупатти, как выяснится, не имеют никакого отношения к Миранде, по крайней мере время, потраченное на них, я смогу занести в графу журналистских расследований.