Лечение электричеством - [22]

— Этого, Вася, ты бы мог не говорить. Это мне понятно. — Грабор дюжинно вздохнул. — Мы все свободные капиталисты. Копченый (я тебе говорил), и зовут его лейтенант Коллинз, и он всегда моет руки. Куда-нибудь нужно идти, а он: «извините, я на секундочку». И уходит на полчаса. Я сначала не верил, специально ходил в туалет. Он стоит: мылит-мылит. Я так и зашел — со стаканом виски.

— Ты же виски не пьешь, — резонно заметил Василий.

— Бьют — беги, дают — бери.

— Они тебя не били?

— Не успели. Я их вовремя развеселил.

Хивук, развалившийся в пластмассовом кресле, вытянул ноги в обшарпанных мексиканских сапогах, заправленных под джинсы. Странная для этих мест форма одежды: пока еще никто не пошутил на эту тему.

— Я сегодня по CNN видел, — подтвердил он. — Похитили президента компании «Эксон», нефтяника. Бывшие полицейские. Они лучше всех знают, как это делается.

Мужики хмыкнули, только Костя из Перми по-прежнему оставался то ли в задумчивости, то ли в злобе: бесцветные глазки на скуластом личике, ноздри, выставленные наружу, пони-тэйл из белесых волос. Когда он разговаривал, на уголках его губ скапливалась какая-то желтоватая слизь. Его прозвали Тикмэном из-за того, что его три раза за эту весну укусил клещ.

— Вить, зачем ты его увольняешь? — сказал он. Костя был на чем-то зациклен, не мог думать ни о чем другом. — Хочешь, я у тебя в магазине сделаю фотосалон. Это привлечет покупателей. Я могу делать фотки в течение часа. Он был на войне. Ты слышал, как он играет. Он играл с Клаптоном. Ты знаешь его жизнь, жену… Она танцует с Барышниковым…

— А я сегодня Сасси разыграл! Этого додика из общаги. С его сикухой. — Хивук гордился своим чувством юмора. — И волоса ее расчесались… И весь свет узнал… Ха-ха-ха. Так писал Лев Толстой? Она была в джинсах… Откуда я знал, что он такой нервный? — Хив вежливо качнул стриженой бородой. — Слушай, Грабор, он же президентов рисует, королей, герцогов. Ты имей в виду.

ФРАГМЕНТ 37

На них надвигалась со стороны реки красивая женщина. За ее спиной копошились деревья и облака, сверкали алюминиевые вечные небоскребы. Она шла наугад, но догадка ее была правильной, к тому же Лизонька где-то приоделась. На ней были плотные черные рейтузы, хорошая кофточка, кожаный пиджак, рассчитанный на то, чтобы прикрывать попу. Когда она увидела Грабора в пивной компании, сделала лицо счастья. Она плюхнулась в кресло рядом и вздохнула:

— Мальчик, неужели это ты? Это ты. Как хорошо. — Она закрыла глаза и ткнулась носом ему в плечо. — Тебя отпустили? Я знала, что тебя отпустят. Я вышла вчера на улицу и забыла, что у меня нет ключей. Мой любимый мальчик.

Он обнял ее, поставил перед ней свою бутылку пива.

— Где ты была? — спросил он, и в его голосе проскользнули нотки мудрости. — Лиза, я искал тебя всю жизнь.

— Я искала работу..

— Хоть бы барышню представил, — поднялся с места Большой Вас. Он протянул Лизоньке руку, глубинно сказал: — Василий. Премного о вас наслышан.

Лизонька посмотрела на Грабора:

— Что он тебе рассказывал?

— Ну как… Ничего… То есть… Только самое хорошее… Ха-ха-ха…

ФРАГМЕНТ 38

— Грабор, не сюсюкай. Действуй с особым цинизмом. Резче… Разорви… Разорви до конца. Ты знаешь, что мне надо. Ты знаешь… Да… Ах… — Берта откинулась на гостиничной койке, вцепившись обеими руками в грубые деревянные планки ее изголовья, властность собственного голоса возбуждала ее, но чем с большей жестокостью и тщательностью ее приказания исполнялись, тем покорней и женственней становился ее голос. — Вставь сюда… Больно… Да, так…

Она извивалась на простыне своим длинным атлетическим телом, как на анатомическом столе; поджарые ноги бывшей манекенщицы с чуть выпуклыми подростковыми коленками ерзали шершавыми ступнями по обнаженной обивке матраса: даже в этом их бессознательном движении чувствовалось, что женщина всю жизнь проходила на каблуках. Она хотела всего: насилия, нежности, завязанных глаз, лошадиных хлыстов, щекочущих перьев, пластмассовых шариков на веревочке, страшных кожаных шлемов, хамской, непонятной ей матерщины, капающего воска и тающих на ее теле льдышек… Всего: наручников, кинокамер, много мальчиков и мужиков…

— Еще, — сказала она. — Я не дам тебе денег на твоих сучек.

Грабору она нравилась, она не позволяла ни себе, ни ему говорить о любви. Он забывал и о том, что она — миллионерша, жена министра образования Уругвая, крупного предпринимателя, что у нее повсюду квартиры и особняки. Она воспитала мужу троих детей: одного своего и двух девочек от предыдущего его брака. Он дал ей возможность отдохнуть и позволял такие вот путешествия на грань возможного. Их отношения умещались в рамки неписаного контракта, и никто из них не позволял себе его нарушить.

Он перевернул ее на живот и привязал за руки к перекладинам кровати разорванным шемизе (дикарь, он так и не научился его расстегивать).

— Сколько мужиков было у тебя за это время? — спросил он и неожиданно больно хлестанул ее ремнем по спортивной заднице. — Это за первого. — Берта зарычала, никакого сладострастия в ее рыке больше не было. Рванулась так, будто собирается ответить ударом на удар, завязать драку. Он размотал веревку, когда понял, что ее боль прошла, извинился и взял ее за руку.