Лебединая стая - [87]

— Завяжи, Джура, и мне. Лучше я здесь погибну, чем терпеть от вас такой срам, вечный срам для Вавилона.

Джура набросил и Фабиану платок на глаза. Трагическую тишину нарушил чей-то неуместный смех. Причиной его был козел, он оставил помост и подошел к кресту, который ему страшно хотелось лизнуть языком. Он все же не сделал этого, только стал рядом с Фабианом. Одни откровенно хохотали над выходкой козла, другие посмеивались, отдавая должное его храбрости. А Джура снова очутился перед дилеммой: завязывать ли глаза и козлу? Даже по сравнению с козлом вид у него был жалкий.

Ощутив, что рядом козел, Фабиан спросил:

— Его за что? Пошел вон!

Но козел даже не пошевельнулся. Тогда Фабиан обратился к стрелкам:

— Не вздумайте похоронить меня вместе с козлом на скотомогильнике. Я православный, так и хороните меня там, где православные лежат. А вам, кулакам и кулацким прихвостням, я вот что скажу перед смертью: люди вы дурные, злобные и бесчестные. Вот хоть Джура. Он тоже вместе с нами составлял списки на высылку. Был Рубан, был я, был Лукьян, был и Джура. Пятым был Савка Чибис (Мальву Кожушную Фабиан не назвал). Савка Савкой, а Джуре, если он человек честный, следовало бы стать рядом с нами на крест. Где ты, Джура? Пусть и тебе завяжут глаза.

— На крест Джуру! На крест! — закричали в толпе. — Нечего ему ходить в героях.

Зачинщики мятежа заколебались было, но быстро поняли, что в такой ситуации для них лучше пожертвовать Джурой.

— Вставай, Джура! — сказал Гусак с молчаливого согласия остальных.

Джура не двигался, ожидая, что кто-нибудь заступится за него, все еще не веря, что предан.

Но тут Данько Соколюк решительно шагнул к Джуре, отнял у него дробовик, показал на крест.

— Выходи, душа с тебя вон!

— Лю-уди — завопил Джура. — Лю-уди!!! Спасите!!!

Но не найдя ни у кого сочувствия, он в несколько прыжков обогнул крест и бросился наутек. Кто-то из стрелков выстрелил ему в спину. Петро еще немного пробежал, потерял шапку и свалился на лед. К нему подбежала Рузя, перевернула его навзничь, зарыдала.

Он еще смотрел на нее глазами, полными страха, потом спросил шепотом:

— Это ты, Рузя? Что они со мной сделали!..

Козел не выдержал, тоже пустился бежать от креста, и его спасло только то, что в этот миг стрелки как раз перезаряжали ружья. Он поскользнулся и нескончаемо долго ехал по льду юзом, вытянув передние ноги, но теперь уже не смеялся никто.

Трое на кресте стояли недвижимо. Только Лукьян сорвал с глаз повязку.

Однако стрелки молчали. Ждали Мальву Кожушную, которую вели сюда Бескаравайные. Они шли без оружия. Мальва ступала осторожно, боялась упасть. За нею старческими шажками семенила мать.

— Живей там, живей! — заорал Матвий Гусак.

— На крест ее, коммунарскую подстилку!..

— Люди добрые! Что же вы, не видите, какая она! — заголосила Прися, ища глазами Явтушка, чтобы он заступился за Мальву.

— Не смейте Мальву, — проговорил Явтух Голый, крестник старухи Кожушной.

— Стреляйте!! Но если хоть пальцем тронете Мальву, прокляну вас с того света навеки. Слышите вы, басурманы? Еще римское право не допускало такого зверства! — вскричал Фабиан.

— Завяжите ей глаза и ставьте на крест, — спокойно сказал старый Павлюк. — То Рим, то Вавилон.

— Данько, ты когда-то клялся, что любил ее, — застонала Зингериха.

— Замолчите, мама! — сказала Мальва. — Какая любовь у такого сквалыги?! — И бросила ему: — Выродок проклятый! Стреляй…

— Приготовьсь!.. — заорал Павлюк, чувствуя, что с появлением Мальвы что-то рушится.

Вдруг на крест вспрыгнули Бескаравайные.

— Не бывать этому! — Они еще там, в хате у Кожушных, советовали Мальве не ходить сюда, хотя их послали именно за нею. Теперь, увидев, чему стали причиной, они разом выросли перед стрелками, посеяв в их рядах смятение. — Не дадим убивать! Не хотим крови на наших руках!

Из шеренги стрелков, как по команде, вышли Скоромные — отец и оба сына, — приведшие на крест Рубана, и стали стеной между стрелками и теми, на кресте. Скоромный-отец сказал стрелкам:

— Оружие на лед! Мы мирно все уладим, — и первый положил на лед наган Рубана. Сыновья сделали то же с ружьями, которыми вооружились этой ночью в ветряках. Ребята так и не знали как следует, чьи у них ружья, и до этой минуты даже горделиво помахивали ими. Но в этой семье все было подчинено одному, сыновья ждали, что велит отец, стояли грозные и неумолимые, готовые биться хоть один на один со всем Вавилоном, недаром же казаки Скоромные, от которых они ведут свой род, составляли когда-то у Ивана Богуна «грозную сотню». Однако биться со стрелками Скоромный не решался, надеясь, что все еще обойдется мирно. Старый Павлюк, приняв на себя обязанности вожака, сказал им:

— Скоромные, дорога каждая минута… Либо мы, либо они. Другие уже пошли на Глинск. А мы тут нянчимся с вами. С кем вы, в конце концов?!

Скоромный указал на лед.

— Положите оружие, тогда скажу…

— Не надо крови! Не надо! — закричали женщины.

В задних рядах заметался Явтушок: «С кем? За кого? Чья возьмет?» Вот вечно так! Вечные метания от слабейшего к сильнейшему. На уме у него все вертелось: «С кем Скоромные, с теми и победа». Когда Скоромные привели Рубана, Явтушок сразу же примкнул к стрелкам, а сейчас, когда Скоромные заколебались, заколебался и он. Они так хорошо стоят, что, не будь холодка страха в животе, он стал бы рядом. Верно, за всю жизнь не было у него таких колебаний. Когда стрелки перезарядили ружья и взвели курки после ужасающе тихого «приготовьсь!», его словно исполинским колуном раскололи пополам с головы до ног. «Неужто выпалят?!» — в ужасе подумал Явтушок. И только теперь в душе порадовался, что в его холодном обрезе, который он на рассвете вынул из тайника, не было ни одного патрона, хотя до сих пор он, видя, как другие хорошо вооружены, чувствовал себя неполноценным среди стрелков.