Лебединая песня. Любовь покоится в крови - [65]

Войдя в кабинет, немедленно уставились на Лава, который сидел, сгорбившись и подавшись вперед, в одном из кресел у французского окна. Очевидно, он умер так же быстро, как и Сомерс, хотя, может, не столь ужасной смертью. Одна его рука вяло лежала на колене, другая была стиснута в судорожном спазме. Жидкая прядь седых волос откинулась на выпуклый высокий лоб. Грудной клеткой он навалился на левый подлокотник кресла, беспомощно повесив голову и вытянув жилы на тощей шее. На коленях убитого лежала открытая книга. Фен шагнул ближе, чтобы лучше рассмотреть ее: Пилкингтон, «Французская грамматика: использование сослагательного наклонения. Часть I». На страницах книги запеклась кровь. Смерть ведет себя на редкость беспардонно, подумал Фен. Отправляет людей в вечный мир, пока они поглощают пирог со свининой, подобно Питту, или, как теперь, скромно штудируют французскую грамматику.

— Он ни о чем не подозревал до последнего момента, — заметил Стэгг. — Стреляли явно сзади, из французского окна. Его голова, торчавшая над спинкой кресла, являлась хорошей мишенью. — Не касаясь тела, суперинтендант присел, чтобы заглянуть ему в лицо. — Шея прострелена навылет. — Он выпрямился, внимательно оглядел комнату и приблизился к столу. — А вот и застрявшая пуля.

Стэгг достал перочинный ножик и начал выковыривать ее из дерева.

В кабинет вошел врач, сообщив, что оставил миссис Лав в гостиной. Вся процедура, проделанная полицией в учительской комнате, повторилась. Сначала сделали несколько фотографий, а затем с наиболее значимых поверхностей вроде дверных ручек и оконных рам сняли отпечатки пальцев. Доктор, обследовавший труп, снова заявил, что стреляли из револьвера тридцать восьмого калибра и смерть наступила от полутора до трех часов назад. Общая картина убийства была вполне ясна. А в карманах мистера Лава не обнаружили ничего интересного.

— Никаких зацепок, как и в прошлый раз, — буркнул Стэгг. — В общем, все похоже: стреляли с такого же расстояния, из оружия того же калибра, между десятью и одиннадцатью часами. Все, кроме этого…

Он указал на французское окно и вышел из него в темный сад, где какое-то время бродил среди кустов, светя себе электрическим фонариком. Фен, оставшись не у дел, начал без особого оптимизма рыться в ящиках стола. Стэгг вернулся с обескураженным видом.

— Там асфальтовая дорожка, — сообщил он, — тянется от дома до ворот. Земля вокруг твердая как камень. Ни следов, ни окурков, ни клочков ткани, зацепившейся за кусты. Ничего.

— Зато тут, похоже, кое-что есть, — пробормотал Фен, просматривая пачку найденных в столе бумаг. — Думаю, это поможет нам установить мотив. Прочитайте. — Он протянул Стэггу листок бумаги с написанным от руки текстом.

Тот прочитал его вслух:

— «Считаю своим долгом заявить, что двое моих коллег из Кэстривенфордской школы вступили между собой в сговор для совершения действий, которые нельзя охарактеризовать иначе, как откровенное мошенничество…» — Стэгг замолчал. — И это все. Впрочем, вы правы, сэр, записка — важная улика.

— Самое интересное в ней то, что он наполовину зачеркнул слово «коллег».

— Да, странно. И еще удивительнее, что не закончил текст. Наверное, его прервали или он решил, будто записка не имеет смысла.

— Ну, да, — туманно отозвался Фен. — Одолжите мне свою лупу?

Он внимательно рассмотрел листок, сравнив его с другими образцами почерка Лава, найденными в кабинете.

— Запись подлинная и, судя по состоянию чернил, сделана сегодня утром.

Фен вернул лупу и бумагу Стэггу и хотел что-то добавить, но тут его взгляд упал на стопку школьных сочинений, проверенных Лавом. Он взял верхнюю тетрадку и стал читать текст.

— Послушайте, что пишет этот ученик, — произнес он. — «Фраза «***» у святого Луки звучит двусмысленно». А вот примечание Лава: «Слово «двусмысленно» используется в тех случаях, когда нечто сказанное или написанное может иметь только два разных значения, но не более. Синонимы: неясно, неопределенно».

Стэгг уставился на него непонимающим взглядом:

— Не понимаю, к чему вы клоните, сэр?

Фен вернул тетрадь на место.

— Неужели? — воскликнул он. — По-моему, это важный момент. Что теперь?

Суперинтендант сверился с часами.

— Уже половина второго. Вряд ли мы сумеем сделать что-нибудь полезное. Разве что побеседовать с миссис Лав… Она может отвечать на вопросы, доктор?

— Думаю, да, — ответил врач. — Разумеется, у нее шок, но я бы не сказал, что она убита горем. Я немного знал Лава: в семье он всегда был довольно деспотичен, хотя внешне это почти не проявлялось. Его жена кажется бесхарактерной, но я подозреваю, что она была недовольна своей кабалой.

— По-вашему, она могла убить его? — с интересом спросил Стэгг.

— Чисто психологически? Почему бы нет?

— Если не считать того, что она этого не делала, — заметил Фен безапелляционным тоном, который покоробил суперинтенданта.

— Как раз это нам и предстоит выяснить, — сухо возразил он. — Доктор, пока мы станем беседовать с ней, вынесите отсюда труп.

В отличие от кабинета гостиная выглядела захламленной и неприбранной: обстоятельство, столь же ярко характеризовавшее жену, сколько идеальный порядок в кабинете — мужа. Самой примечательной вещью в комнате являлась большая картина, которая висела в позолоченной раме над камином и изображала жену Лота, обращенную в соляной столп. В городе за ее спиной полыхало пламя, а сам Лот созерцал все происходившее с таким видом, словно это был какой-то любопытный технический эксперимент, устроенный исключительно для его развлечения. Под исполинским холстом, будто предметы, принесенные в дар языческому божеству, на столах и стульях лежали всевозможные образчики вязания, вышивки и штопки. Даже беглый взгляд на дом свидетельствовал о том, что миссис Лав вела свое хозяйство со скрипом. Представив, какой должна была быть семейная жизнь между помешанным на аккуратности мужем и неряшливой женой, Фен уже не удивлялся, что события этого вечера не погрузили миссис Лав в пучину горя.