Лебедь - [3]

Спустя годы, когда я уже работала в Нью-Йорке, двоюродная сестра Фелисия познакомила меня с Джоном Кеннеди-младшим и рассказала ему, к моему великому смущению, всю эту историю. Кеннеди-младший воспринял рассказ как замечательную шутку и с тех пор, где бы мы ни встречались, приветствует меня фразой: «А, сестричка Лебедь, как дела?» Как бы то ни было, я чувствую себя в какой-то степени причастной семейному клану Кеннеди, и, может быть, именно поэтому в Нью-Йорке я поселилась в «Карлайле» [5], – ведь именно там они когда-то жили. Конечно, уместнее было бы обосноваться в пригороде, но я вообще не люблю новых особняков. Я выросла в пятиэтажном городском доме в Болтонсе, в одном из самых фешенебельных старых лондонских районов. К парадной двери вела лестница с четырьмя огромными каменными львами. Несчастной няне требовалось едва ли не полчаса, чтобы затащить меня домой на чай после дневной прогулки: я педантично останавливалась на каждой ступеньке (всего их было двадцать пять), чтобы погладить очередного льва и угостить его хлебом, сэкономленным на кормежке уток в Гайд-парке. Это были весьма литературные львы, они получили свои имена от моего дяди (настоящего) Уолтера – скверного поэта, каким-то образом пристроившегося на должности литературного редактора воскресной газеты. Львов звали: Конрад, Свифт, Пруст и Эймис. Эймис сидел на самом верху справа, и у него был отколот кончик носа. Бедная няня! Когда ей казалось, что мы уже почти дома, мне обязательно надо было вернуться, чтобы еще раз поцеловать Эймиса в выщербленный нос.

Был у нас и деревенский дом в Уилтшире. Родители называли его не иначе как «коттедж». Оксфордский словарь английского языка определяет слово «коттедж» как «небольшой деревенский дом». В нашем загородном доме было семь спален, но про него все равно говорили «коттедж». Там царил милый беспорядок, и именно за это мы, дети, его любили. Там мы могли носиться как угорелые – в Лондоне же няня следила за каждым нашим шагом и требовала самого примерного поведения. Там всегда было полно разной живности. Около кухни вертелись кошки, собаки и даже ягнята, на заднем дворе, прямо напротив окон, топтались коровы. Когда злой рок, преследующий Кеннеди, настиг и нашу семью, родители стали все больше времени проводить в коттедже, а после того, как я покинула отчий дом, переехали туда окончательно. В конце концов дом в Болтонсе продали, городскую мебель перевезли в Уилтшир, но я упросила родителей сохранить старые вещи из коттеджа до тех пор, пока у меня не появится собственное пристанище. Теперь все это у меня – в моих апартаментах в «Карлайле»: мягкие диваны, столики в стиле «шератон» [6] и комоды, бархатные кресла в чехлах, овальный обеденный стол красного дерева со стульями, старая родительская двуспальная кровать с пологом на четырех столбиках. Некоторые мои друзья в Нью-Йорке меня не понимают. Я знаю, обстановка им кажется старомодной, уродской, и они удивляются, почему я не найму дизайнера, чтобы придать квартире более современный вид, – скажем, в духе Ральфа Лоурена. Пусть удивляются. Мне нужен собственный уют, уют родного дома. Я люблю Нью-Йорк, но я осталась англичанкой, и почему бы, раз это возможно, не устроить себе в небе над 76-й улицей и Мэдисон-авеню кусочек Англии? Я вообще считаю, что сколь бы высоко ни возносилась супермодель, ей нужно сохранять самые теплые отношения с семьей. Моими бы устами да мед пить! Сама я очень люблю родителей, но после постигшего нас несчастья семья разделилась, и до тех пор, пока все не разрешится, мне придется довольствоваться общением только с семейными реликвиями. А разве могут они заменить любовь и сердечное тепло отца и матери?

Правда, есть кому меня утешить. Полгода назад я вышла замуж и очень горжусь, что сумела скрыть это от прессы.

Но если бы это была единственная моя тайна!

В Нью-Йорк я вернулась на «конкорде».

Вспоминаю свой первый полет на «конкорде». Вокруг было столько знаменитостей, что я ужасно растерялась и не сразу заметила, что пассажиры тоже бросают на меня украдкой любопытные взгляды. И тогда я поняла, что на самом деле самое знаменитое здесь лицо – мое, потому что все остальные знамениты не лицами, а делами. Я же знаменита только своей внешностью. И больше ничем. Только лицо, тело и оригинальные ракурсы, в которых меня фотографируют.

Аэропорт Кеннеди. Таможенный досмотр, лимузин – и через час я дома. После парижского безумия спокойствие и уют моей квартиры кажутся просто раем.

До тех пор, пока я не захожу в спальню.

В полумраке мигает красный огонек автоответчика – выхода нет, напоминает он, и, пока я не предприму решительных действий, не будет.

Я опускаюсь на кровать, зачарованная красным миганием. Звонит телефон, я вздрагиваю. Вдруг это он? Нет, конечно, нет. Он никогда не звонит, если я дома. Почему-то он всегда знает, дома я или нет.

Я называю его Демоном.

Это началось полгода назад. Я приехала домой после показа на Карибских островах и обнаружила первое его послание. Это было совершенно неожиданно. Я распаковывала чемоданы, раскладывала вещи по местам, автоответчик крутил свою пленку, – менеджеры, приятели, вовсе незнакомые люди. Я уже собралась отнести чемоданы в кладовку, как вдруг услышала приятный мужской голос.