Лебедь Белая - [36]

Шестеро дюжих мужей внесли на холм обвитые разноцветными лентами погребальные сани. Невеста сидела прямо, положив руки на подлокотники. Я посмотрела и позавидовала: не вот какая красивая девка, а поди ж ты – такая честь. На голове венец бисерный, в лице ни кровинки, на запястьях серебряные браслеты. Через плечо коса русая – её срежут чуть погодя, когда внесут сани в домовину, снимут венец, наденут кику и тогда невеста станет женой…

Сани поставили на землю, и невеста встала. Повела головой гордо, протянула руку к домовине и проговорила:

– Вижу жениха своего названного, в руках его повойник и гребень, – потом повернулась к людям и поклонилась в ноги. – Рано ухожу, но своею волею. Прощайте.

Больше ничего не сказала. Села в сани, мужи вновь их подняли и внесли в домовину.

Я вздохнула: вот она любовь вечная. Как же повезло этой девке; пусть и не прожили с Третьяком ни дня в этой жизни, может и не встречались даже, зато в следующей навсегда вместе будут. Как у неё глаза, верно, горели, когда большак в её сторону кивнул, и как иные девки от обиды и зависти губы в кровь искусали. Да-а-а… В нашем роду такое только раз было. Бабушка как-то сказывала, что сестру её так же выдали за ближнего княжьего человека прежде времени из жизни ушедшего. Точно так она вместе с ним на костёр взошла – и быль ту до сих пор помнят.

Шестеро мужей вышли из домовины, в свой черёд поклонились людям и пошли прочь, туда, откуда пришли. Им, только что прикоснувшимся к Нави, теперь седмицу сидеть в глухой клети отдельно от всех, поститься, не ласкать жён, не брать детей на руки, дабы не занести скверны тлена в свой род. Стоявшие впереди вои подняли луки, натянули. Горящие стрелы как перуновы молнии устремились к домовине, и та вспыхнула рыжим пламенем. Огонь загудел, поднялся столбом в небо. Громко охнула женщина, видимо, мать невесты, и над общим людским молчанием повисла дымным саваном Желя.

Я прильнула к деду Бояну; он обхватил меня рукой за плечи и сжал крепко.

Огонь ещё гудел и дым ещё не развеялся, а вои, что били стрелами по домовине, уже встали друг перед другом и вынули мечи. Пришла очередь тризны. Ударило железо по железу, щиты по щитам, и люди, что до этого стояли в печали, подались к сражающимся, охватили их кольцом. Души Третьяка и его жены уплыли в небо, и провожать их надо не стенаниями, а смехом и весёлыми играми. А потом будет застолье, обильное и пьяное. Придёт к такому застолью Морана, увидит, что люди радуются, и пойдёт прочь, никого с собой не забрав.

Мы тоже ушли. Деда Боян сказал, что проводили Третьяка достойно, взял меня под руку и повёл в город.

Деда Боян хитрил. Я думала, вернувшись в город, мы найдём какой-нибудь гостевой двор, как у Своерада под Киевом, и в нём заночуем. Что будет завтра – посмотрим, а сегодня светлый лик Дажьбога уже нависал над холмами, и наступало время отдыха. Широкая лавка и соломенный тюфяк сейчас очень даже пригодятся. Но деда Боян прошёл мимо всех гостевых домов, мимо зажиточных хоромин и привёл меня к богатой усадьбе. Высоченная изба с теремом на каменном подклете занимала место едва не в половину нашей деревни, а подворье, обнесённое частоколом, и вовсе раскинулось подобно хлебному полю. Ворота были гостеприимно распахнуты, но пройти в них чужому человеку удалось бы вряд ли. Двое плечистых гридей в полном воинском убранстве стояли на стороже, строго оглядывая всяк проходящего мимо.

Мы остановились шагах в десяти от ворот. Деда Боян наказал мне никуда не уходить, а сам пошёл к усадьбе. Я ненароком подумала, что гриди сейчас повернут его обратно, пусть он и волхв, но уж больно усадьба неприступно выглядела. Однако не повернули, наоборот, поклонились с почтением. Деда Боян поклонился в ответ, вошёл внутрь, а мы с Добрыней переглянулись и стали ждать возвращения старого волхва.

Ждали долго. Я поискала глазами куда присесть, не нашла и широко зевнула. Один из воротных стражей хихикнул, я показала ему язык и отвернулась. Добрыня сыскал свой интерес в куче мусора неподалёку, а я от скуки и томления принялась разглядывать прохожих. Несмотря на поздний час, людей было много. Они сновали туда-сюда через ворота, некоторых стражи заворачивали, с другими перекидывались словом, а кому-то почтительно кланялись, как деду Бояну. Поначалу я пробовала угадать к кому и как стражи отнесутся, кого не пустят, кому поклонятся, но боги в этот вечер были не на моей стороне – я ни разу не угадала. И вроде бы свету вполне хватало, чтоб отличить знатного человека от простолюдина, огнищанина от обычного гридя, однако стражи руководствовались какими-то собственными пониманиями различия людей.

Ну и Дажьбог с ними, мне от этого всё одно никакого прибытка.

– Ищешь кого, славница, или так гуляешь? – услышала я над собой.

Я подняла голову… Я подняла голову и… Конь-красавец, весь чёрный, будто ночка, с белой полосой по лбу, с длинной густой гривой – сплошное восхищение! А на нём… тоже красавец! Волосы русые, губы улыбчатые, глаза бездонные. Матушка моя, неужели такое бывает? И одет: просторная рубаха червлёной паволоки, сапоги турьи, меч в ножнах с серебряными накладками – богато. Не иначе витязь или ближний княжий советчик. Ах…