Льды возвращаются - [84]

Значит, он все-таки пришел сюда!.. Несмотря ни на что, не отступает от Елены Кирилловны. И где она взяла такое привораживающее зелье?

Вошла, как сушеная цапля, Калерия Константиновна.

– Как трогательно, что Лену на работе так все любят, – сказала она, величественно кивнув нам.

– Как ваш ревматизм? – едко осведомилась я.

Ревматизм у нее был выдуман, чтобы подчеркнуть ее «арктические заслуги».

Калерия Константиновна сделала самоотверженное лицо и посмотрела на меня.

– Ах, дитя мое, – сказала она. – Что в моей трагедии!.. Ведь у вас такое горе. Какой ужасающий несчастный случай.

Слезы у меня высохли.

– Это не несчастный случай, – резко возразила я, – он сделал так, чтобы не погасло Солнце.

– Ах, боже мой! Я до сих пор не могу принять этого всерьез. Солнце – и вдруг погаснет. Многие ученые ведь до сих пор еще не согласны с этим.

– Да, погаснет, – упрямо сказала я. – Может погаснуть.

– Ах, так же говорили про радиоактивную опасность. Но ведь мы живем.

Я ненавидела ее.

Буров был каменным, словно его это не касалось. Именно таким он и должен был быть.

– Я все решила, – объявила Калерия Константиновна. – Ребенка буду воспитывать я. Леночка должна вернуться к работе. Моргановский фонд женщин прославил ее на весь мир.

Вышла няня в белом халате, забрала цветы и коробки, которые принесли мы с Буровым. Калерия Константиновна передала изящную корзиночку, плотно запакованную.

Няня привела нас в гостиную. Здесь лежали дорогие ковры, стояли мягкая мебель, цветы и почему-то несколько телевизоров. На один из них и указывала няня.

– Сейчас вы можете повидаться с вашей мамой.

Я не поняла ее. Почему – мама? Разве она пришла?

Но речь шла о Елене Кирилловне.

– Можно пройти к ней? – глухо спросил Буров.

– Вы папа? – простодушно спросила няня.

У нее было удивительно знакомое лицо. Только потом я поняла, что это известная киноактриса, которую я обожала.

Буров не ответил. И это было невежливо.

Няня-кинозвезда подвела нас к видеофону.

– Сейчас увидите ее. И она вас увидит. Поговорите, но только недолго.

На экране появилась Елена Кирилловна. Изображение было цветным и даже объемным. Из-за чуть неестественной контрастности лицо ее выглядело усталым, но поразительно красивым, неправдоподобным, нарисованным. На подушке отчетливо виднелись разбегающиеся от головы складки.

– Лю, милый! Как я рада... – услышала я ее голос.

Сердце у меня сжалось, слезы заволокли глаза. Она заметила только меня, хотя мы стояли перед экраном все трое.

– Как бы я хотела тебя обнять...

– Вы рады? Он – мальчик? – спросила я, чувствуя, как была не права к этой изумительной женщине.

Она, видимо, ничего не знала о моем несчастье. И хорошо! Не надо ее волновать, хотя... хотя, кажется, они с папой не очень друг другу понравились. Но все равно она была чудесной, она должна была кормить малютку, ее нужно было беречь.

– Я так боялась, – говорила Елена Кирилловна. – Я не верила, что у него все в порядке, что есть и ручки, и ножки, и пальчики... А у него даже волосики вьются.

– Ах, теперь все боятся, – вздохнула Калерия Константиновна. – Эта ужасная радиоактивность подносит омерзительные уродства.

– Вы же не верили в радиоактивность, – буркнула я. – И в гаснущее Солнце не верите...

– А мы уже все решили, – не обращая на меня внимания, весело сказала Калерия. – Мальчик будет жить у меня. Я буду... я буду его...

– Кормилицей, – подсказала я, бросив взгляд на доскоподобную фигуру тонной дамы.

Калерия ответила мне сверкнувшим взглядом.

– Работа ждет, – выдавил из себя Буров, пожирая глазами экран.

Елена Кирилловна скользнула по Сергею Андреевичу равнодушным взглядом.

– Нет, Буров, – сказала она. – Я не вернусь к вам.

Калерия Константиновна резко повернулась.

– Я не понимаю вас, Лена, – сухо сказала она. – Значит, вам не нужны мои услуги?.. Во всяком случае, с марта вы могли бы работать, – добавила она многозначительно.

Тень скользнула по лицу Елены Кирилловны.

При чем тут март? Нет, я решительно не выношу эту Калерию, или у меня уже появились признаки истерии. Надо было обо всем рассказать папе. Рассказать!.. Теперь уже никогда не расскажешь...

– Почему ты плачешь, Лю? – послышался участливый голос Елены Кирилловны. – Ты плачешь, что не увидишь меня на работе? Но ты будешь приходить ко мне, глупенькая.

– Почему вы не хотите работать... со мной? – снова выдавил из себя Буров.

– Не с вами, Буров... Я просто больше не могу. Помните, мы говорили с вами о науке... Вы открыли средство против ядерных войн. Воображали, что одарили человечество. И что же? Вашей Б-субстанцией, которую я помогала вам добывать, теперь гасят Солнце. Я не хочу больше в этом участвовать... даже в марте, – добавила она, твердо глядя на Калерию Константиновну. – Лучше патрулировать в космосе...

Калерия Константиновна делала многозначительные знаки. Она не хотела, конечно, чтобы я сейчас сказала ей о папе. Я не сказала.

Буров стал мрачнее тучи. Должно быть, Елена Кирилловна попала ему в самое сердце. Она всегда била без промаха.

А я вдруг сказала:

– Елена Кирилловна, милая... У меня к вам огромная просьба.

– Да, моя Лю.

– Назовите мальчика... Митей...

Она пристально посмотрела на меня.