Льды и люди - [24]

Нильсен — датчанин. Он поступил на „Святую Анну“ еще в Англии, при покупке судна. За два года он довольно хорошо научился говорить по-русски. Но сейчас в мычании его ничего нельзя разобрать. Когда мы сварили бульон из нырков[8] и чашку его дали Нильсену, он выпил только полчашки и опять лег.

Мы почти не сомневались, что к утру Нильсен умрет. Луняев сказал, что у Архиреева были такие же признаки. Все легли спать; а я, взяв винтовку, пошел на утесы взглянуть с них, не виден ли мыс Флоры.

Проснувшись утром, мы увидели Нильсена уже окоченевшим. Лицо у него было, как у живого, и нашего товарища можно было принять за спящего. Повидимому он умер спокойно, не приходя в сознание. Мы вынесли Нильсена и положили на нарту. Метрах в трехстах от берега, на первой террасе была вырыта могила. К ней был подвезен Нильсен на нарте.

Сверху наложили холм из камней. Никто из нас не поплакал над этой одинокой могилой.

Мы как-то отупели, зачерствели. Смерть Нильсена не очень поразила нас; как-будто произошло обычное. Конечно, это не было черствостью, бессердечностью… Это было ненормальное отупение перед лицом смерти, которая у всех стояла за плечами.

Как-будто даже враждебно поглядывали мы теперь на следующего кандидата, на Шпаковского, мысленно гадая: пойдет он или уйдет… раньше. Когда Шпаковский, посланный за плавником, пошел, временами запинаясь, кто-то закричал ему вслед:

— Позапинайся ты у меня, позанимайся! За Нильсеном что ли захотел?..

Это не было враждебностью к Шпаковскому: он никому ничего плохого не сделал. Это было озлобление более здорового против болезни, забирающей товарища; призыв бороться со смертью до конца.

Утром мы увидели гаг, летевших стайками к северным берегам Белля. В надежде найти там гнезда и кстати посмотреть место, которое на моей карте называется гаванью Эйры, мы отправились туда, но гнезд гаг не нашли. Берег был каменист, занесен снегом и без мха, в котором гаги любят делать свои гнезда.

Гавань Эйры ничего собою особенного не представляет. Это, должно быть, пролив между островами Белль и Мэбель. Пролив был покрыт льдом.

На берегу пролива мы нашли несколько кусков плавника и несколько… китовых позвонков“.

Альбанов писал:

„Пинегин прошлой зимой был на острове Белле. Оказывается, что на северо-западном берегу этого острова, очень недалеко от места, куда мы ходили искать гнезда гаг, стоит дом, построенный сорок лет назад Ли-Смитом.

Дом этот хорошо сохранился и годен для жилья. Вблизи дома лежит шлюпка в полном порядке. Мы не дошли до домика шагов на двести.

Тяжело сознавать, что, сделай мы эти лишние две сотни шагов, то возможно, что сейчас на „Фоке“ сидело бы не двое, а четверо. Не спасла бы хижина Нильсена, который был совсем плох, но Луняев и Шпаковский были бы живы. Уже одна находка домика и шлюпки сильно подняла бы наш дух. Пожив дня три в хижине, мы отправились бы дальше — уже, конечно, не на каяках, а на шлюпке. Мы были бы спокойны, так как знали, что на Кап-Флору зайдет „Святой Фока“. Пинегин оставил в зимовьи Ли-Смита записку.

Не поехали бы мы тогда в бурную погоду, унесшую в море каяк с Луняевым и Шпаковским. Тяжело сознавать все это, но бесполезно: прошлого не вернуть, погибших не воскресить!“

■

…Море выбросило к одному из китовых позвонков живую малиновую медузу. На черном мрачном галечнике, в седом тумане, она была ослепительно-ярким куском чуждой унылому полярному пейзажу жизни.

Вынырнувшая из тумана чайка схватила медузу. Малиновый мазок исчез. Чайка и медуза разыграли жестокий и несправедливый акт жизненной борьбы. От медузы и чайки мысль шагнула к утру 8 июля 1914 г.

Оно было такое же мрачное, унылое. Вначале, впрочем, оно было ярким и ослепительным; такими бывают иногда незабываемые янтарные утра архипелага. На рассвете от острова Белля отошли два изорванных льдами каяка. В одном плыли Альбанов и Кондрат. Во втором плыли Луняев и Шпаковский, которых, как медузу, унесенную чайкой, поглотило Баренцово море.

Когда каяки были в середине пролива Миэрса, ударил сильный ветер с моря. Через час ветер дул, как из трубы. Начался отлив, поднялась сильная зыбь: каяки стало уносить в море. Каяки, как расшалившиеся моржи, ныряли, уходя до половины в воду. Срывавшаяся с волн пена заливала их. Острова исчезли в тумане.

Обессилев, Альбанов и Кондрат вытащили каяк на пологий край одного из айсбергов. В небольшой яме на вершине айсберга они погрузились в сон. Волны с шумом ударяли в ледяную скалу, медленно плывшую по проливу.

Из покинувших „Святую Анну“ одиннадцати человек осталось только двое. Второй каяк с Луняевым и Шпаковским исчез в тумане и битом льде. Их взяло себе Баренцово море. Первым погиб в пловучих льдах за архипелагами матрос Баев. С какого-то очень высокого ропака Баев увидал на юго-западе совершенно ровный лед.

— Это такая ровнушка, что копыто не пишет, — восхищался Баев, возвратившись в лагерь, — такая ровнушка…

Баев убеждал Альбанова свернуть западнее. Альбанов исполнил его просьбу. Но никаких ровнушек не оказалось. Баев пошел тогда искать свою ровнушку. Вместо ровнушки Баев нашел трагическую одинокую смерть в ослепительных в мае льдах. Он пропал бесследно.