Лазурный берег, или Поющие в терновнике 3 - [96]

Однажды, собрав рыбаков, он сказал, что тот, кто будет работать с новым хозяином, навсегда лишится его расположения.

– Я даю вам работу, я даю вам хлеб, – кричал хозяин, брызжа слюной, – а вы хотите предать меня? Я не потерплю этого!

Мистер Бридж с первого же дня своего пребывания в Гленарме стал много и охотно давать рыбакам в долг; вскоре он сумел опутать почти всех жителей городка такой чудовищной сетью ростовщических процентов, что тем ничего более не оставалось, как согласиться не работать с его конкурентом.

Да, этому толстому англичанину все были должны: одни занимали денег на ремонт старого баркаса, другие просили на покупку нового, третьим нужны были средства для приобретения снастей, а четвертые иногда просто занимали у хозяина консервного заводика на жизнь – ведь баркасы не всегда возвращались с богатым уловом.

Мистер Бридж, как правило, никому и никогда не отказывал, у него, по слухам, можно было занять любую сумму – от десяти фунтов «перебиться до путины» до пятидесяти тысяч фунтов стерлингов – деньги, по местным понятиям, совершенно неслыханные.

Да, этот англичанин никому и никогда не отказывал, прекрасно понимая, что человек, беря у него в долг, очень скоро попадал в его полную и безоговорочную зависимость, тем более, что мистер Бридж не спешил с требованием погасить долг; многие рыбаки отдавали ему одни только проценты по несколько лет, притом – рыбой. Цены на улов в таких случаях устанавливал сам хозяин завода.

«Лучше иметь сто должников, чем быть самому обязанным хоть одному человеку», – таков был его основополагающий принцип жизни в поселке.

Вне сомнения здесь, в Гленарме, этот человек чувствовал себя полновластным хозяином.

Разумеется, услышав такие слова хозяина консервного завода, перемешанные, кстати, с грубой площадной бранью, рыбаки зароптали, однако высказать свое неудовольствие никто из них не осмелился – все прекрасно знали, чем такие высказывания могут закончиться – как минимум, требованием немедленно рассчитаться с долгами.

Это обстоятельство и то, что мистер Бридж имел отталкивающую внешность, был пришлым, не уроженцем Гленарма, да еще и англичанином вдобавок, посеяло в Джоне первые семена недоверия к Англии и ко всему, что с ней связано; и даже позже, когда он уже учился в католическом колледже в Дублине, он упрямо твердил, что англичане – хитрые, коварные и бесчестные люди.

Все, все, как один – без исключения; а если они и есть, то исключения эти только подтверждают общее правило.

Потом, повзрослев и утратив свой детский максимализм, Джон уже никогда не высказывался столь категорично, однако неприязнь ко всему английскому так и осталось у него в душе навсегда – как знать, может быть эта неприязнь сыграла с ним роковую шутку в тот момент, когда он согласился принять предложение, ставшее для него фатальным?

С самого раннего детства Джон пристрастился к чтению – Он читал запоем, все, что ему попадалось под руку; видимо, потому что при всей любви к отцу он чувствовал себя в поселке очень одиноким.

Сперва любимыми книгами были сказки, легенды, сказания; когда же мальчик повзрослел, на глаза ему однажды попалась книга назидательно-религиозного содержания – там писалось и о Саванороле, и о Джоне Булле, и о Томаззо Компанелле – священниках-католиках, в той или иной мере причастных к народным движениям.

Наверное, это обстоятельство во многом и предопределило его дальнейшую судьбу – Джон твердо пообещал себе, что, приняв сан, обязательно будет сражаться с англичанами так же, как и они.

Подросток очень долго вынашивал и лелеял эту мысль, пока однажды в минуты откровенности не поделился ею с отцом, Майклом.

Отец, выслушав сына, очень серьезно сказал:

– Знаешь, я одобряю твой выбор… Во всяком случае, быть священником куда лучше, чем всякий раз, выходя в море, бояться за тех, кто остался на берегу.

– Значит, ты согласен?

– Разве я могу желать зла своему сыну? – воскликнул отец.

– Папа, я стану священником… Ирландским католическим священником, – Джон поднял на отца взгляд и внимательно, не мигая, посмотрел на него. – И ты, папа, всегда будешь мною гордиться…

Тот сдержанно улыбнулся.

– Надеюсь…

И вскоре, когда пареньку исполнилось семнадцать, он уехал из Гленарма.

Затем был Белфаст, долгая учеба в специальной школе-интернате, потом – Дублин, католический колледж и принятие сана.

Таковы были те отрывочные воспоминания детства и юности аббата О'Коннера, о которых он в тот день поведал мистеру Хартгейму.

Да, они были теплы и сладостны, как всякие воспоминания о прошедших временах, когда кажется, что жизнь бесконечна, что ты всегда будешь любить ее и быть ею любимым, что невзгоды и несчастья никогда не постигнут тебя.

Но всякий раз, когда Джон вспоминал свое детство, своих родителей, дорогу на консервный завод, море, школу, лов сельди – всякий раз к этому воспоминанию примешивалась какая-то горечь…

Дойдя до этого момента своей биографии, Джон неожиданно замолчал.

Лион, доселе ни разу не перебивший своего собеседника, осторожно поинтересовался:

– А потом что, мистер О'Коннер?

Тот вздохнул – по этому вздоху Лион понял, что вопрос его, при всей откровенности собеседника, мог быть воспринят как проявление нетактичности.